— Это ты расскажешь потом, — прервала его Анка Фогель. — Я бы хотела знать, что случилось с Оаной после войны, когда она отправилась в горы. Когда это произошло?
— Летом двадцатого года.
— Ты ее видел в то время? Как она выглядела?
— Она была прекрасна, как богиня. Она была точно живая Венера. Светлые рыжеватые волосы рассыпались по плечам — она всегда ходила с обнаженными плечами. Под блузкой обрисовывалась развитая упругая грудь, от которой нельзя было отвести глаз, выражение лица мягкое, ласковое, губы пухлые, яркие, а от взгляда жгучих черных глаз бросало в дрожь. Да что толку? Ведь, надо вам сказать, ростом она была два метра сорок сантиметров. В обычном виде, одетая в платье, она повергала в ужас. Если бы она ходила обнаженной, к ней можно было бы привыкнуть, она была сложена как богиня, величественная и прекрасная…
— Ну, ну, рассказывай, — подбодрила Анка Фогель, закуривая очередную сигарету.
— В один прекрасный день Оана явилась к отцу и заявила: «Пришел мой срок, я ухожу в горы, потому что оттуда должен спуститься мой муж…» И ушла. Она села в поезд, но в Плоешти ее ссадили, потому что к ней привязались солдаты, а она поколотила их и опозорила. Она была сильна, как Геркулес, невероятно сильна, даже для великанши в два с половиной метра ростом. Я сказал, что она опозорила солдат, и это правда: она спустила с них штаны и всех по очереди отшлепала, как нашкодивших детишек. Дальше она пошла пешком, от села до села, с котомкой за плечами, распевая песни, и через неделю добралась до Карпат. Останавливалась она в корчмах, покупала еду, поскольку отец снабдил ее деньгами, и шла дальше. Она купалась в речках, сняв с себя платье и заходя в воду совершенно нагая средь бела дня. Мальчишки в деревнях бросали в нее камни, натравливали собак, но Оана не обращала внимания. Она пела и упорно продвигалась к горам. Натравливать на нее собак было и вовсе бессмысленно, потому как стоило ей обернуться и позвать: «Куцу, куцу!» — собаки начинали ластиться к ней. Вечером пятого дня Оана добралась до кошары под горою Пьятра-Краюлуй. Чабаны просто обомлели, видя, как она приближается к ним, босоногая, с сумой за плечами, да еще распевая песню. Они науськали на нее собак, но Оана вошла в кошару вместе с этими собаками, которые терлись об ее ноги. Подойдя к старшему чабану, она попросила: «Примите меня к себе, я буду бесплатно на вас работать, буду делать все, что прикажете. Мне нужно дождаться своего мужа…» Сначала старшой уперся и не разрешил ей остаться при кошаре: мол, никакая великанша ему не нужна. Но Оана, переночевав неподалеку, в какой-то пещере, на другой день опять явилась в кошару и принялась наводить порядок. Старшой сделал вид, что не замечает ее, и тем как бы разрешил ей остаться. А вечером, когда собрались все пастухи с овцами, Оана предложила им устроить борьбу. Она опустилась на колени, а чабаны выступали против нее стоя. Одного за другим всех она уложила на лопатки. В сумерки Оана отправилась к источнику купаться, а чабаны смотрели на нее издали и не могли наглядеться. Оана их так распалила, что они по очереди подбирались к ней, когда она спала, и пытались овладеть ею, но Оана спускала их с горы и снова укладывалась спать. Как-то ночью парни собрались впятером, чтобы одолеть ее. Навалились на сонную, схватили ее за руки и за ноги, но Оана напряглась и скинула их с себя, а потом так отколошматила, что пастухи, охая и ахая, разбежались кто куда…
— Потрясающая женщина! — воскликнула, улыбаясь, Анка Фогель.
— Потрясающая, — повторил и Фэрымэ, качая головой. — С той поры никто уже не решался к ней приставать, только подглядывали. Когда она ходила к источнику, чабаны следовали за ней и обмирали, глядя, как она плещется. Когда светила полная луна, Оана бродила по поляне нагая, распустив по спине волосы. Она плясала, прыгала, пела, иногда складывала ладони и простирала их в молитве, но пастухи никогда не слышали, о чем она молилась. Лишь однажды старший чабан выследил ее и, подобравшись поближе, перекрестился, расслышав, что она говорит. «Выдай меня замуж, великая госпожа, — умоляла Оана, вздымая руки к Луне. — Найди мне мужа по моему росту. Ненавистно мне мое девичество. Господь Бог ошибся, когда творил меня, а потом и вовсе забыл. А ты, великая госпожа Луна, владычица ночи, ты обходишь небосвод и видишь все, что вблизи и вдали. Поищи хорошенько и найди мне мужа. Пусть явится добрый человек и, обручившись со мной, станет моим мужем!» В эту ночь старшой принял решение. Он дождался, когда луна сошла на нет и у Оаны пропало желание бродить по ночам, и под покровом темноты явился к ней. «Оана!» — окликнул он. Девушка проснулась, подошла к нему, но, поскольку была сонная, не почувствовала опасности. И вдруг старшой хлестнул ее бичом из воловьих жил, да так, что тот обвился вокруг шеи. Оана безвольно повалилась прямо к его ногам. Чабан доволок ее до постели и овладел ею. Потом вылез из пещерки и крикнул в сторону кошары: «Идите сюда!» Прибежали все чабаны и последовали его примеру. А поутру Оана, очнувшись от забытья, отправилась к источнику. Вернувшись, она сказала старшему чабану: «Спасибо тебе, старшой. Это злоключение мне в поучение». И расхохоталась.
— Потрясающая женщина! — вздохнула Анка Фогель.
— Потрясающая. Да только старшой сам накликал беду на свою голову. Потому как со следующей же ночи Оана принялась зазывать всех чабанов на свое ложе и не давала им передышки до самого утра, а пастухи потом весь день бродили сонные, думая только о том, как бы где-нибудь спрятаться да завалиться спать. А овец так и вовсе забросили, оставив их под присмотром собак. Но Оана ходила за парнями по пятам и как увидит, что чабан прикорнул где-нибудь в тени, тут же будит и принимается мучить. Чабаны стали избегать ее, но у Оаны пылу не убавлялось. Она всех их теперь прекрасно знала и не давала спуску никому. «Ты кто такой?» — спрашивала она во тьме, когда пастух просил отпустить его в кошару поспать. «Думитру», — отвечал чабан. «Иди и приведи ко мне Петру, а не приведешь, буду тебя мучить до утра!» — угрожала Оана. Думитру плелся в кошару. «Вставай, браток, если ты не пойдешь, Оана одного меня будет терзать до самого утра, а я не выдержу». — «Что-то я устал, — отвечал Петру, — разбуди Марина». — «Марин уже был у нее, еще до меня. Иди, иди, ты лучше всех отдохнул…» За две недели Оана так измочалила чабанов, что они стали прятаться от нее, кто в чащобе, кто в пещере, чтобы отоспаться, возвращаясь в кошару только к вечеру, когда нужно было загонять для дойки овец. Не один раз Оана являлась по ночам и в постель старшего чабана, но тот вскоре стал праздновать труса и ложился спать, положив рядом бич из воловьих жил. «Ты ко мне не подходи! — кричал он. — Я уже в годах и хочу, чтобы дети похоронили меня в родном селе, в долине. Не подходи, бичом ожгу!» Оане становилось жалко его возраста, и она отправлялась блуждать по горам, отыскивая молодых чабанов. Слух про норов Оаны вскоре разнесся по всей округе. Потекли к ней и другие пастухи, но Оана так умучивала их на своем ложе, что утром у них не хватало сил добраться до своих кошар, они валились с ног и засыпали где попало. Овцы, брошенные на собак, разбредались во все стороны, скатывались с крутых склонов в ущелья и жалобно блеяли там, покинутые всеми. Слух об Оане докатился и до сел в долине, откуда повалили в горы самые видные да тщеславные мужики. Оана принимала всех подряд и до того их умучивала, что на второй или третий день, изможденные и обессиленные, они валились где-нибудь на обочине дороги и отсыпались целыми сутками, словно после жестокой лихорадки. Всполошились по окрестным селам и женщины. Многие стали опасаться, не потеряют ли окончательно своих мужей, такими бессильными выпускала их из своих объятий Оана, помучив несколько дней и ночей в своей постели.
