Впервые за этот час – с того момента, как люди в масках вошли в его квартиру, – ему пришло в голову, что сейчас с ним может произойти что-то очень неприятное. Не то чтобы ему стало страшнее. Просто любопытно. Будто он только что начал писать новую историю и понятия не имел, что будет дальше.
Дальше по долине, в сотне ярдов от него полыхал костер; несколько десятков людей толпились вокруг. Коренастый стал кричать им, надрывая горло:
– Эй! Он у нас! Он у нас!
Далекие лица, темные лица поворачивались им навстречу.
Двое подтолкнули его поближе к остальным, стоявшим неподвижно и безмолвно, наблюдая за ним. Костер, как маяк, по ошибке попавший в долину, был огромен; ничто, кроме треска бревен, не нарушало тишину этой холодной ночи. На всех присутствующих были шерстяные маски; отражая огонь, поблескивали белки глаз. Коренастый последний раз пнул его так, что он растянулся на какой-то куче в нескольких ярдах от огня.
Падая, он успел разглядеть, что это за куча, прежде чем острые углы и края подтвердили ему, впившись в тело. Это были книги. Плоские поверхности обложек на мгновение поддержали его, но чем сильнее он старался сохранить равновесие, тем сильнее соскальзывал. Его руки были все так же связаны за спиной. Наконец, вся эта гора раскрылась и наполовину заглотила его.
Он нащупал голыми ступнями землю, встал на колени и выбрался из кучи книг, словно существо, ими же порожденное. Поднявшись на ноги, он стал замечать – когда его глазам удавалось навести резкость в мерцающем свете костра, – что среди них есть и его книги. Он различил корешки последней, «Пира», несколько экземпляров «Капитана Джека» и «Клеток».
Правда тихонько подобралась к нему – только для того, чтобы размахнуться и нанести удар со всей силы, да так, что на глаза навернулись слезы. Все это были его книги. «Пи», «ир», «ан Дже», «етк», «Ка», «тан», «ак», «иМак», «иАр», «тки А» «кАр», «ир Арч», «гау», «ек», «апит», «ле», «кгау», «тки», «Макг», «ек», «ек», куски и обрывки его имени, перевернутые под нелепыми углами, но все – его. Его наполнил ужас. Откуда все это, откуда столько? И тут, с остановившимся сердцем, он понял.
– Да, они все ваши, – раздался из-за кипы книг тонкий голос, заглушив треск костра. Несмотря на маску, он узнал сопрано Ангуса Камерона, редактора «Отечества». – Мы купили всё до последнего экземпляра. Заказали в каждом книжном города. Ушло две недели, чтобы собрать их все. Каково быть таким популярным?
От костра шел жар, но он поежился, оглядывая полное собрание своих сочинений – не так уж и много. Больше он не хотел ничего слышать. Но Камерон обошел книги и встал рядом с ним. Сквозь прорези в маске он видел знакомые презрительные глаза.
– Вы ведь не думаете, что кто-то в здравом уме стал бы читать эту дрянь? Особенно последнюю? – Он поддел носком ботинка томик «Пира» – с омерзением, словно это был кусок дерьма: – Эта еще хуже остальных. Мы потратили кучу денег, чтобы их скупить. Но оно того стоило – чтобы защитить тех, кому они могли попасть в руки.
Остальные маски смеялись над ним, поддразнивали. Ему было нечего сказать, абсолютно нечего. Но он услышал звук из своего заклеенного рта, против его воли, звук всех его слов, согнанных в один протяжный стон.
– Мы решили, что вы будете рады увидеть, как мы ценим ваше творчество.
Камерон дал сигнал остальным (среди них, судя по одежде и голосам, были женщины), и они принялись охапками кидать книги в огонь.
Он смотрел на это, словно во сне. Книги, беспомощно взмахивая крыльями обложек, как искалеченные птицы, вспыхивали в пламени костра, выкидывая в ночное небо сполохи искр. Все напрасно – их уже ничто не могло спасти. Он смотрел, как сгорают его книги – просто нарядные дрова, в конце концов. Волны раскаленного воздуха окатывали его, едкий дым летел в лицо, жалил ноздри и глаза. Огонь трещал, кочегары трудились в поте лица. Наконец, все топливо вышло, и они встали вокруг, как дети, радуясь полыхающему огню.
Рванувшись вперед, он на мгновение увидел другой костер, много лет назад, среди вот таких же холмов и людей, сидящих вокруг него, – теперь от них ничего не осталось, все до одного мертвы. Он разбежался и прыгнул – изо всех сил, в жар и треск, выкинув колени вперед, – и стал карабкаться вверх по пылающей горе, не чувствуя ничего; но внезапно языки пламени превратились в скальпели, взрезающие его белые бока, ступни и ноги, и его белый живот, и лицо, и ужаснее всего – его руки, все еще стянутые за спиной.
Но он не закричал, когда его собственные слова, как каннибалы, пожирали его, своего создателя, и заодно сами себя. Лишь иногда они поднимались вновь – не фениксы, просто бумажные огарки, и уплывали прочь, растворяясь в ночной мгле.
9
Джиб Дуглас на мгновение опустил голову на восковые руки и глубоко вздохнул. Но он еще не закончил.
– Прыгнув в огонь, – сказал он, – Арчи Макгау унес с собой молодость большинства тех, кто видел это.
Все стояли как парализованные. Джиб Дуглас и его напарник рванулись было вслед за Макгау, но тысячи книг полыхали так яростно, что к огню нельзя было подойти даже близко. Они совали в пламя длинные палки, надеясь как-то зацепить тело, но все без толку. Они могли только наблюдать, как он сгорает среди своих книг. Поверх треска пламени было слышно, как шипит его тело. Пламя выстреливало вверх, пируя над плавящейся плотью. Джиб Дуглас в отчаянии дотянулся до его ноги, но, к общему ужасу, ступня по щиколотку оторвалась и осталась у него в руке.
К тому времени, как им удалось вытащить Арчи Макгау из огня, от него остался только обугленный остов с торчащими обломками костей. Они оставили его там, в вереске у костровища, и молча разъехались по домам (Ангус Камерон не произнес ни слова с того момента, как Макгау прыгнул в огонь). Через пару дней пастух увидел, как его колли обнюхивает какой-то черный ком возле кучи пепла, и вызвал полицию.
Тело так и не опознали. Расследование было не слишком тщательным – возможно, полиция быстро выяснила, что к делу причастны сыновья и дочери некоторых весьма влиятельных персон. В конце концов, коронер сделал заключение, что это, скорее всего, самоубийство. Хотя костер выглядел необычно, и по некоторым признакам было ясно, что рядом с ним стояла группа людей. Газеты мало писали об этом случае – в Европе тогда происходили вещи поважнее. Так что смерть Арчи Макгау прошла никем не замеченной, как и его литературная карьера.
Но с этого дня, сказал Джиб Дуглас, все изменилось. Он и некоторые его друзья порвали с национализмом, да и с любыми другими политическими течениями, если на то пошло. Он провел неделю в больнице с сильными ожогами рук, но даже через тридцать лет подлинные раны так и не зажили. Ангус Камерон через какое-то время собрался с духом и попытался снова втянуть Джиба и других в движение.
– Чувствительное сердце, – сказал он, – это роскошь, которой не может себе позволить настоящий патриот.
10
Джиб Дуглас расправился со своей историей. До сих пор он никому не рассказывал того, что знает о смерти Арчи Макгау. Годами он пытался даже не думать о ней. Он быстро влил в себя еще одну порцию виски и посмотрел на Изабел Джаггард. Теперь мы можем идти?
