Он приехал в деревню не для того, чтобы начать новую историю, а чтобы закончить и понять старую. Если бы Фабьен, когда он полез к ней целоваться — тогда или сегодня, — влепила ему пощечину, он бы это пережил, как пережил другие неудачные увлечения. Ему надо было получить от нее ответ, узнать, любит ли она его, смогла бы полюбить. Но ответа он так и не дождался. Фабьен сказала, чтобы он больше не звонил ей домой. Андреас спросил, как же им тогда связаться. Она ответила, что завтра сама позвонит ему.
Он поел в том рыбном ресторане, куда хотел пригласить Дельфину. Когда-то он славился хорошей кухней. Еда не понравилась Андреасу. Было бы здорово, если б рядом была Дельфина, подумал он.
Вторую половину дня он просидел в номере. Надеялся, что позвонит Фабьен. Вдруг он засомневался, что дал ей правильный телефон. Быть может, она забыла номер, звонила в справочную отеля и никто не брал трубку.
Фабьен, как и обещала, позвонила на следующее утро.
— Мы можем увидеться?
— Мануэль и Доминик запускают воздушный шар, — сказала она. — До обеда я свободна.
— Встретимся у фургона?
— Они забрали машину.
Они назначили встречу у домика, рядом с которым познакомились.
Андреас прошел по деревне и пересек промышленный район. На небе виднелись лишь одинокие перистые облака. Во второй половине дня обещали летнюю погоду, но с утра было холодно. Это был первый день осени — день, когда небо вдруг становится темнее, а воздух таким чистым, что, кажется, до всего рукой подать.
Он пришел раньше назначенного времени. На площадке для костра лежали мокрые, обуглившиеся ветки, а на земле — мусор. Домик принадлежал приходу, и на стене в маленькой металлической рамке висели правила. Андреас прочел список запретов и предписаний: мусор бросать в контейнеры, музыку громко не включать, собак держать на поводке.
Фабьен появилась с точностью до минуты. На ней снова был желтый дождевик. Свой велосипед она прислонила к дереву. Андреас обнял ее. Она поцеловала его в щеку.
— Прогуляемся?
Они пошли по лесу. Вероятно, тем же путем, каким ходили, когда играли в прятки. Прямая тропинка уводила вдаль, и было видно, где кончается лес. Некоторое время они молча шли рядом. Потом Фабьен спросила, что было в том письме, которое он не отправил.
— Признание в любви, — сказал Андреас. — Больше, кажется, ничего.
Он спросил, что бы она сделала, если б получила письмо.
— Не знаю, — ответила Фабьен. Она задумалась. Сказала, что с Мануэлем ей действительно хорошо.
— Когда у вас все началось?
— В тот же день, когда ты меня поцеловал. Он был внимателен ко мне. Довез меня до дома. Я была в полной растерянности.
— Была б у меня тогда машина… — проговорил Андреас.
— Это случилось не в ту ночь, — ответила Фабьен. — Мы просто разговаривали. Ты вел себя так отстраненно, после того как поцеловал меня. Притворился, будто ничего не было. А потом стал каким-то раздраженным. Я рассказала Мануэлю о твоем поцелуе. Мы долго говорили о тебе. И это нас сблизило. На следующий день Мануэль принес мне цветы. Поцеловал он меня гораздо позже.
Андреас сказал, что, наверно, никого не любил так, как ее. Фабьен промолчала. Они медленно шли по лесу. Андреаса удивило, что он не держит зла на Мануэля, что даже не ревнует к нему. Ему не хотелось бы поменяться с Мануэлем местами. Он остановился и притянул Фабьен к себе. Поцеловал ее в губы, но она не ответила на поцелуй. Обняла его, как хорошего друга, и положила голову ему на грудь.
— Ни к чему все это, — сказала она. Высвободилась и пошла дальше. Андреас двинулся следом.
— Одну ночь, — попросил он. — Давай проведем вместе одну ночь. Чтобы у нас было, что вспомнить. Не только те десять минут.
— Любовь длится десять минут, — ответила Фабьен. — Что от этого изменится?
— Почему ты вообще переспала со мной?
— Из любопытства, — сказала Фабьен и после короткой паузы добавила, что не может просто взять и уйти из дома. Как он себе это представляет? За пятнадцать лет супружества она едва ли провела хотя бы одну ночь без Мануэля.
— Ты помнишь, как мы встретились в Париже?
— Я помню, что мы встречались, — сказала Фабьен с извиняющейся улыбкой.
— В мечети, — напомнил Андреас. — А в другой раз пошли в кино. Пленка порвалась, и фильм так и не показали до конца. Кто-то вошел и рассказал, чем все кончилось.
— Этого я не помню.
Это было так давно, сказала Фабьен. С тех пор много чего случилось.
— Только не для меня, — ответил Андреас.
Они вышли к опушке и остановились. Дорога продолжала идти прямо, вдоль гравийного карьера, между полей и лугов к ближайшей деревне.
— Ты счастлива? — спросил Андреас.
— Я не несчастна, — ответила Фабьен. — Пойдем обратно.
Андреас сказал, у него такое чувство, что он совершил огромную глупость, которую теперь уже не исправить.
— Я до сих пор прекрасно помню, как писал письмо. Сидел в пиццерии, неподалеку от «Гранд-Опера». Был вечер, я был один и стал записывать в блокноте, как мы познакомились, как ездили на пруд, как я поцеловал тебя. Нашу историю. Написал, что я хочу, чтобы она продолжалась. Будь у меня марка и конверт, я бы, наверно, сразу отослал письмо. А на следующее утро уже не решился.
Они помолчали. Андреас задумался, долго ли продлилась бы их связь. Оба были тогда так молоды. Наверно, он бы сделал Фабьен несчастной, наверно, они бы уже давным-давно расстались. Или по-прежнему оставались парой — одной из тех пар, которые живут вместе из страха одиночества. Они не подходили друг другу. Прежде ему казалось, что это не важно. Андреас был готов поверить, что его любовь длилась так долго, поскольку у нее не было продолжения. Спросил Фабьен, о чем она думает. Ни о чем, ответила Фабьен.
— А как смотрит на наши встречи твоя подружка?
— С ней все кончено. Она вернулась в Париж. У нас не было ничего серьезного.
— Расскажи мне о ней.
Андреас ответил, он не знает, что можно рассказать о Дельфине. Ему не хотелось вспоминать о ней, не хотелось говорить о ней, тем более с Фабьен.
— Как она выглядит?
— У нее короткие каштановые волосы, приятное лицо. Она такого же роста, что и ты, но не такая подтянутая.
— Сколько ей?
— Двадцать четыре.
— Ты ее любишь?
— Наверно, нет. Уж точно не так, как любил тебя.
Как люблю тебя, подумал он, но вслух этого не произнес. Сказал, было время, когда он мог представить себя остепенившимся отцом семейства. Но потом оно прошло. И едва ли он жалеет об этом. Он не уверен, что ему хочется той любви, какой хотелось в двадцать.
