Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
– Георг, ты как не уезжал отсюда. Хотя здесь этого по радио тоже не услышишь, – сказала Лени задумчиво.
– Да, Лени, брат у него – правая рука Остера, – улыбнулся Макс. – Вот он, видимо, по ночам глаза закрывает, все думают – заснул мальчик Гео, а он к двери прокрадется и подслушивает, босиком, в трусах…
– А кто такой Остер? – Лени совсем ничего не понимала.
– Скоро услышишь, – буркнул Георг.
– С Британией мне как раз все понятно, – вступил в разговор Вальтер. – Английские клубы упорно разворачивают ситуацию согласно своему многолетнему плану.
– Какие клубы? – Лени посмотрела на него с интересом.
– Ну вот, сел на своего конька, – вздохнул Макс. – Ты еще Лени про теорию антинемецкого заговора не рассказывал? О чем же вы болтаете, когда она тебя до дома подвозит?
– А мы почти не говорим, – хитро улыбнулась Лени. – Разве нормальные парень с девушкой будут говорить о политике, сидя вечером в машине?
– Захватите меня в следующий раз, – попросил Эрик.
– У нас был профессор в университете, повернутый на этой теме, – стал объяснять Вальтер, – он был зациклен на геополитике и постоянно ссылался на статью своего коллеги из Лондонской школы экономики Макиндера. Тот написал ее еще до войны, в девятьсот четвертом году, и опубликовал в «Географическом журнале» Королевского общества…
– Вальтер, прошу тебя, не грузи. Такой вечер хороший, – взмолился Эрик. – Или я от вас убегу.
– Ну, ладно.
– Да все проще, – резюмировал Георг. – Англичане боятся как раз повторной свадьбы рейхсвера с Красной армией, когда военные Свина уберут. Их просто дрожь берет, что без энергии Бесноватого Европой будут владеть казаки. Как завещал старина Наполеон.
– Девушка сегодня подвезет парня?
– Вальтер, могу проводить тебя даже до двери. Может, Ютта нальет мне чаю.
– Теперь, может, и нальет, – улыбнулся Вальтер. – Поехали в Раушен.
– Ты что, с ума сошел? У меня римская премьера, потом турне с «Олимпией» по Америке. Да и без этого всего – что я там с вами делать буду? Готовить? Или стирать?
– Лени, ты наша муза.
Лени улыбнулась.
– Музы парят над своими поэтами, а не спят с ними в одной постели. Обещаю – я буду всегда над вами в балтийском небе.
* * *
Наконец объявился Хьюберт. Он пропадал за границей, где – толком не сказал, был чем-то озабочен, но тем не менее – очень соскучился и хотел всех видеть.
– Хьюберт, мы только вчера встречались, сегодня вечером я занята. Может, составишь нам компанию днем?
– С удовольствием. А какие у вас планы?
– Мы с Вальтером идем в сумасшедший дом.
– Так. И этого довела. Я ведь его предупреждал, нужно подальше от тебя держаться. Или наоборот.
– Мы идем навещать Вилли. Может, мне удастся его оттуда забрать. Хочу поговорить с врачом.
– Давай, я готов. С тобой хоть в психушку, хоть в лепрозорий.
Все уговоры были бесполезны. Они почти час сидели в вестибюле старого, увитого плющом здания. Лечащий врач опять куда-то ушел, предупредив, что шансы увидеть Вилли минимальны.
– Лени, какой красивый дом, – Хьюберт был под впечатлением и несколько раз даже выходил наружу. – Я тут еще ни разу не был.
– И слава богу. Это старейшая клиника Берлина, называется «Милосердие», или Charite. Ее основал король Фридрих-Вильгельм триста лет назад. Сначала это была чумная больница, теперь – клиника нервных болезней.
– Лени, а дай-ка мне его письмо, хочу взглянуть еще раз, – попросил Вальтер.
Лени протянула ему записку от Вилли, которую им передал доктор. Выглядела она очень странно, и прочесть ее можно было только глядя на свет. Послание состояло из многочисленных точек: Вилли причудливым образом проколол иголкой бумагу.
Вальтер некоторое время пытался разобраться в информации, но, в конце концов, отложил записку:
– Ничего не понятно. Но ситуация напоминает мне Конрада.
– У него такие же проблемы, как у Вилли? – поинтересовался Хьюберт.
– Нет. Он математик.
Все засмеялись, но тут же смутились – смех в этих стенах звучал не по-доброму.
– Это мой институтский приятель, мы вместе учились в Высшей технической школе Берлин-Шарлоттенбург. Сначала он изучал машиностроение, потом перевелся к нам на архитектуру. Хотел стать инженером-строителем, говорил, что в этом видит идеальное сочетание инженера и художника. В итоге получил место на самолетостроительном заводе Хеншеля. Каждый раз, когда мы потом встречались, он просто изнывал, говорил, что работает со статистикой и делает в день десятки тысяч однообразных вычислений. Когда мы как следует брали на грудь, он мечтал о такой машине, которая бы сама делала за него работу.
– Как это? – удивилась Лени.
– Ну, ее нужно было бы только запрограммировать на определенную проблему, а там – включил, и поехало.
– И его тоже положили в клинику?
– Если бы. Кончилось все тем, что он подбил нас, институтских дружков, ему немного помочь – прийти в воскресенье к нему домой с лобзиками. Если бы мы только знали, во что ввязываемся!
– Вы выпилили чудо-машину из липы? – Хьюберту эта история начала нравиться.
– Это было бы для нас праздником. Нет! Мы выпиливали целый год тридцать тысяч пластин из металла. Каким-то причудливым образом, соединяясь в узлы, они создавали нечто подобное детской головоломке.
– Вам наверняка всем нужно было сюда прийти, провериться. Вам что, делать было нечего?
– О, Лени, это нас так затянуло, что мы работали как одержимые кладоискатели. В итоге получился монстр метра четыре в длину и три в ширину. Разместил его Конрад в большой комнате у родителей. И тут вся эта многослойная конструкция из пластин, похожая на огромный китайский бильярд, вдруг зажила.
– Получился огромный арифмометр? – догадался Хьюьерт.
– При слове «арифмометр» Конрад всегда хватался за молоток. Он нам пытался втолковать, что это – машина нового типа. Работает в двоичной системе исчисления, оперирует только единицами и нулями. У машины была операционная система и память на шестьдесят четыре слова, каждое длиной в двадцать два бита.
– О, эти слова мне совсем уже не знакомы, – поежилась Лени.
– Бит – это единица информации. Как раз для ввода Rechenplan – программы действий для машины – ему понадобилась кинопленка.
– Кинопленка? Вальтер, у меня сейчас голова взорвется, хватит про своего чудика.
– Нет уж, продолжай, интересно, – попросил Хьюберт.
– Его дядя работает в Бабельсберге, на киностудии. Он принес ему засвеченную тридцатипятимиллиметровую кинопленку. Конрад на ней понаделал дырочек, примерно как наш Вилли. Только там логика была понятней. Дырка – значит логическая единица. Нет дырки – значит ноль. И так восемь в ряд, получился восьмибитный код. Все это считывалось на просвет, и машина начинала считать.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
