Из бульварной прессы Фредрика знала, что Вальтер Лунд – один из самых привлекательных холостяков в городе. Не мог ли он оказаться новым увлечением Ребекки? Это объясняло бы, почему личность бойфренда и беременность были окутаны такой таинственностью.
Беременность. Ребекку пугало намерение отца оставить ребенка. Мог ли Вальтер Лунд выражать подобные убеждения? Нужен ли ему был ребенок от студентки вдвое моложе?
А если желал – мог ли он настолько выйти из себя по поводу ее решения избавиться от ребенка, чтобы убить ее? Судя по всему, Ребекка сама не знала, кто отец. Может быть, она думала, что это Вальтер Лунд?
Убил, расчленил и закопал.
Фредрика опустила голову на руки. В этом уравнении поведение убийцы следует учесть как важнейший фактор. Расчленением нельзя пренебречь, оно должно получить какое-то объяснение. Снова вернулись мысли, не дававшие спать по ночам. Тот, кто поднял бензопилу над телом Ребекки и хладнокровно распилил ее напополам, не в первый раз совершил убийство. Это просто невозможно себе представить. Неопытные убийцы совершают ошибки. Бросают тело там, где его легко найдут, оставляют следы, попадаются на глаза свидетелям. Люди не исчезают просто так почти в центре города на людных улицах, чтобы всплыть два года спустя – по частям и в мешках. Такое может происходить только в очень страшных сказках.
18
В комнате старушки было, как всегда, тихо. Малена Брумберг постучала в дверь:
– Теа, вы читаете?
Она приблизилась к кровати едва слышными шагами, словно подкрадываясь. Теа опустила книгу, которую держала в руках, посмотрела на Малену и снова вернулась к своему занятию.
Малена растерялась. Подняла огрызок яблока, который Теа бросила рядом с кроватью вместе с несколькими скомканными бумажками, отнесла мусор в корзину и снова вернулась к кровати, разглядывая пожилую даму. Та ее полностью игнорировала. По данным истории болезни, Теа не разговаривала с 1981 года. Чем вызван этот добровольный обет молчания, Малена понятия не имела. В каком-то смысле Теа находила свои плюсы в том, чтобы не замечать окружающих. Так спокойнее – никто не будет ждать от тебя участия. Однако Малена не могла не видеть: за это молчание приходится дорого платить.
Теа считали болезненно асоциальной. Она никогда не участвовала в общих мероприятиях дома престарелых и всегда ела только в своей комнате. Эти странности поначалу поражали персонал, так что даже обращались за консультацией к врачу. Врач предложил было выписать антидепрессанты, но, услышав историю Теа, передумал. Человек, тридцать лет не желающий говорить, не начнет играть в лото с другими пенсионерами только потому, что его накачали антидепрессантами. Он дал Теа свою визитку и сказал, что она может связаться с ним в любой момент. Малена потихоньку заглянула в ящики письменного стола Теа: визитка была на месте.
В конце концов Малена придвинула к кровати стул для посетителей, села и стала молча наблюдать за старушкой. Через некоторое время та потеряла терпение, опустила книгу и устремила на Малену умный и проницательный взгляд голубых глаз. Он словно говорил: «Если я не хочу общаться, это не значит, что я слабоумная».
Малена несколько раз с усилием сглотнула.
– Мне нужна ваша помощь, – проговорила она.
Теа смотрела на нее.
– Если вы не хотите говорить, помогите мне как-нибудь по-другому, – прошептала Малена.
Она осеклась, а когда начала опять, то тщательно подбирала слова.
– Вы прекрасно знаете, о чем я хочу с вами поговорить, вы ведь тоже следите в последние дни за новостями.
Теа отвернулась и закрыла глаза.
– Ребекка Тролле, – произнесла Малена. – Мне нужно знать, что вам известно.
19
Петер Рюд вдыхал свежий воздух через опущенное окно. В машине, которую много использовали и редко убирали, висел неприятный запах. Коллега, сидевший рядом, озяб, судя по виду, но молчал. Петер не сводил глаз с подъезда Густава Шёё возле Марияторгет.
Они уже поднимались и звонили в квартиру, но никто не открыл. Петер звал хозяина, приподняв крышку щели для писем, но безрезультатно. Существовала вероятность, что Шёё находится на своей даче в Нючепинге, поэтому Петер связался с местной полицией и попросил их послать машину на его адрес. Вскоре коллеги отрапортовали, что в доме, судя по всему, пусто и свет не горит.
Петер откинулся на сиденье. Человек уровня Густава Шёё не может взять и запросто поселиться на улице. Где-то он сейчас находится и скоро вернется домой.
Позвонила Ильва. Он не забыл, что вечером пятницы обычно играет с мальчишками?
Он ответил, что не забыл, но сегодня, возможно, задержится.
– Сильно задержишься?
– Я позвоню.
Новые семейные порядки изменили многое и в нем самом. Когда Ильва проявляла терпимость к его работе, он испытывал чувство вины, ранее ему неизвестное. Ранее он тратил все силы на то, чтобы защищаться, отстаивать свой стиль жизни, – и потому у него не оставалось сил на то, чтобы чувствовать себя виноватым. Если разговор не заканчивался ссорой, он расстраивался и горевал. Уловить логику он сам не мог.
– Это разве не он идет? – Коллега постучал его по плечу.
Петер не знал, что и подумать. Судебный процесс и события последних дней, видимо, дорого дались Густаву Шёё. Он выглядел бледным и постаревшим, мало напоминая того цветущего мужчину, которого Петер видел на фотографиях в его деле.
Вот он приблизился к подъезду, намереваясь открыть дверь. Они вышли из машины, встали у него за спиной:
– Густав Шёё?
Удачно получилось, что в этот момент он крепко держался за дверную ручку. Когда полицейские достали удостоверения, вся кровь отлила от его лица, губы побелели, глаза широко раскрылись.
– И какого же черта вам от меня нужно?
Допрос Густава Шёё начался в четыре пополудни. Петер Рюд не чувствовал себя во всеоружии. Всего несколько часов назад из здания вышел Хокан Нильссон, и теперь Петеру предстояло проводить второй допрос за день. Рядом с ним сидела Сесилия Турссон. Вместе они работали впервые. Он слышал краем уха, как Фредрика жаловалась на нее Алексу, однако тот, по всей видимости, не принял это во внимание, раз Сесилия осталась в группе. В своей прошлой жизни дамского угодника он проявил бы к ней интерес и пригласил выпить после работы по бокалу пива. Теперь же он почти не смотрел в ее сторону, полностью сосредоточившись на Шёё.
– Похоже, у вас сейчас не самый легкий период?
Шёё опустил глаза, уставившись в крышку стола:
– Можно и так выразить эту мысль.
Голос сипловатый и грубый, как у того, кто привык молчать. Плечи обвисли, будто под тяжестью непосильной ноши. Вид у Густава Шёё был потерянный – словно он растратил все силы и уже не надеялся снова их пополнить.
