Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Сопровождая каждое свое действие пространными комментариями на камеру, шаман Александр Потапенко прикурил от ритуального костра ритуальную трубку и сделал три ритуальные затяжки. Первую затяжку он выдохнул вверх, дав глотнуть табачного дыма духам воздуха; вторую выдул прямо перед собой, адресовав духам деревьев, травы, камней и прочих объектов, расположенных на поверхности земли – духам местности, как он выразился, – а третью послал себе под ноги, духам подземного царства. После чего заверил съемочную группу и телезрителей в том, что духи услышали его просьбу и твердо пообещали, что, вопреки прогнозам синоптиков, тепло наступит не позднее, чем через десять дней.
Случайно просмотревший этот сюжет Глеб Сиверов так смеялся, что едва не сверзился с дивана. Московский шаман с украинской фамилией ничем не рисковал, делая свое смелое заявление: на дворе стояло двадцать первое марта.
На дворе стояло двадцать первое марта – день похорон заместителя министра коммунального хозяйства Москвы Вячеслава Эдуардовича Ромашина. В отличие от первых двух жертв Слепого – Кравцова и Зарецкого, – которых, как дрова, сожгли в газовой печи крематория, господина Ромашина зарыли в мерзлую землю Новодевичьего кладбища, и можно было не сомневаться, что кто-то из столичных скульпторов в ближайшее время получит выгодный заказ на создание надгробного монумента. Их похоронили в разное время, в разных местах и при более или менее массовом стечении разного, не знакомого между собой народа. Тем не менее, Глеб был уверен, что между этими тремя людьми должна существовать еще какая-то связь помимо той, которую установил он сам, одного за другим аккуратно отправив их на покой вперед ногами.
Укрепленный за окошком спиртовой термометр показывал минус восемь. В рано наступившей темноте опять беззвучно сыпался мелкий кристаллический снег, неторопливо скрывая отпечатавшиеся на свежей пороше следы человеческих ног и обутых в зимнюю резину колес. Вымыв и составив в сушилку немногочисленную посуду, оставшуюся после одинокого холостяцкого ужина, Глеб выключил телевизор, который включил и настроил на фонтанирующий отборным бредом канал специально, чтобы хоть ненадолго отвлечься от своих раздумий. Его превосходительство хранил молчание, новых заданий не поступало, но поверить, что это уже конец кажущегося бессмысленным кровавого марафона, было нелегко.
Когда голос зачитывающей астрологический прогноз на завтра худощавой миловидной шатенки умолк на полуслове, на Глеба со всех сторон навалилась тишина пустой квартиры. Он множество раз ночевал один – в разных местах, с разным уровнем комфорта, в том числе и при полном отсутствии такового, – не испытывая ни моральных, ни стоящих упоминания физических неудобств. Но здесь, где каждый предмет напоминал о жене, одиночество было тягостным и странным, вызывая ощущение, похожее на то, которое должен испытывать человек, улегшийся спать абсолютно здоровым, а наутро обнаруживший, что у него недостает одной ноги.
Ничего страшного, разумеется, не случилось. В этот вечер одна из подруг Ирины отмечала день рождения; мужчин решили не приглашать, затеяв девичник с посиделками до утра в ночном клубе. Глеб не знал, как отнеслись к этому другие мужья, но сам он испытал сложное тройственное чувство облегчения, радости и огорчения. Облегчение было вызвано тем, что отпала не особо радужная перспектива торчать всю ночь в клубе в компании подвыпивших полузнакомых и совершенно незнакомых дамочек не первой молодости, под оглушительный какофонический грохот так называемой современной музыки развлекая их анекдотами и потакая многочисленным капризам. Оставшись один, он мог спокойно, ни от кого не прячась и не испытывая неловкости, заняться своими делами или просто хорошенько подумать, не отвлекаясь на разговоры с Ириной, и это радовало. И в то же время было невозможно не огорчиться, узнав, что один из очень немногих, в сущности, вечеров, которые они с женой могли целиком посвятить друг другу, пропал из-за какого-то дурацкого дня рождения.
Чтобы не лишать себя удовольствия и не вызвать нареканий со стороны Ирины, которая не любила, когда он дымил в комнатах, Глеб перетащил ноутбук на кухню. Здесь он с удобством расположился за обеденным столом, погасив верхний свет и оставив включенной только подсветку рабочей поверхности, поставил справа от себя пепельницу, слева положил пачку сигарет и зажигалку, после чего, убедившись, что все готово, включил питание.
Пока ноутбук загружался, негромко попискивая и урча электронными потрохами, Глеб зажег сигарету. В сущности, то, чем он в данный момент занимался, было не нужно никому, кроме него самого да еще, может быть, Федора Филипповича. Дело, хорошее оно или плохое, сделано, следы заметены, ожидаемых осложнений так и не последовало; работа выполнена без сучка и задоринки, итоги, судя по затянувшемуся молчанию генерала, подведены, гонорар выплачен, и к чему теперь раскапывать смрадные помойки, оставленные после себя безвременно ушедшими из жизни чинушами? О мертвых или хорошо, или ничего; правда, жили они не в вакууме, и тот, кто их заказал, по-прежнему вызывал у Глеба серьезные опасения, как оставшийся в тылу победно наступающей армии вооруженный до зубов гарнизон противника – того и гляди, ударит в спину, да так, что костей не соберешь.
Он, как и прежде, оставался при своем мнении по поводу того, что могло связывать троих работавших в различных областях и, казалось бы, не имевших никаких точек соприкосновения чиновников. Взяточничество и казнокрадство – разумеется, это, а что же еще?
Коррупция не нравится лишь тем, кто в ней не участвует, не получает от нее личной выгоды, а значит, не имеет в обществе никакого веса и ничего не может с ней поделать. А если о необходимости борьбы с коррупцией заговаривает высокопоставленный госслужащий, это означает одно из двух: он или наивный романтик, чудак не от мира сего, которому нечего делать во властных структурах, или прожженный хапуга, заигрывающий с общественным мнением с одной-единственной целью – подгрести под себя все и ни с кем не делиться. Неподкупный чиновник – фигура столь же мифическая и трудно совместимая с реалиями повседневной жизни, как человек, которому не в чем покаяться на исповеди. В конце-то концов, работа чиновника не самая приятная и легкая на свете, и кто станет ею заниматься, если не планирует принимать подношения и грести откаты?
Говорят, в Сингапуре коррупцию победили, назначив государственным служащим фантастически высокие оклады и введя суровые, по-настоящему жесткие наказания за мздоимство. Что ж, в добрый час! Восток – дело тонкое. На Востоке ворам отрубали руки, но нынче не средние века, да и вряд ли эта мера была бы эффективной у нас, в России. Русский чиновник, даже оставшись без обеих рук, будет красть культями, ногами и зубами; кроме того, чтобы доить госбюджет, руки, по большому счету, и не нужны. Ну, разве только затем, чтобы держать телефонную трубку и подписывать бумаги…
Когда Глеб во время последней встречи с Федором Филипповичем развил перед ним эту мысль, генерал только пожал плечами. «Веревка – вервие простое», – сказал он, и Глебу было нечего возразить: он и сам понимал, что в его рассуждениях нет ничего нового и оригинального. Небо голубое, трава зеленая, а вода мокрая; подброшенный камень падает вниз, огонь жжется, чиновник берет взятки. Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше; словом, веревка – вервие простое, и больше ничего.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
