— Может, да, а может, нет, — сказала она. — За этим и пришла к тебе. — Вдруг, деловито столкнув Генри с колен, она задушевно, по-приятельски положила руку Джоулу на плечо: — А ты не хочешь удрать? — И, не дав ответить, торопливо продолжала: — Вечером можно пойти в город, когда стемнеет. Там цирк приехал, народу будет полно. Охота еще разок посмотреть; в этом году, говорят, у них чертово колесо и…
— А потом куда пойдем? — спросил он.
Айдабела открыла рот… закрыла. Должно быть, она не особенно об этом задумывалась — и, поскольку теперь весь мир был к их услугам, единственное, что пришло ей в голову:
— Дальше, пойдем дальше, пока не попадем в хорошее место.
— Можем поехать в Калифорнию, будем виноград собирать, — предложил он. — На Западе можно жениться с двенадцати лет.
— Я не хочу жениться, — сказала она, краснея. — Кто это сказал, что я хочу жениться? Ты вот что, пацан: или ты веди себя прилично, веди себя, как будто мы братья, или пошел на фиг. И девчоночьим делом — виноград собирать — мы заниматься не будем. Я думала, мы во флот запишемся; а можно Генри научить всяким штукам и поступить в цирк. Слушай, а ты можешь научиться фокусам?
Тут он вспомнил, что так и не сходил к отшельнику за обещанным амулетом; если они с Айдабелой сбегут, амулет им обязательно понадобится — и он спросил, знает ли она дорогу к гостинице «Морок».
— Примерно, — сказала она. — Лесом, через амбровую низину, а потом через ручей, где мельница… У-у, это далеко. А зачем нам туда вообще?
Объяснить он не мог, конечно, потому что Маленький Свет велел молчать про амулет.
— У меня там важное дело к человеку, — сказал он и, желая немного попугать ее, добавил: — А то с нами случится что-то страшное.
Оба вздрогнули.
— Не прячься, я знаю, где ты, я тебя слышала. — Это была Эйми, она кричала из окна прямо над ними, но их не видела: листья таро скрывали их, как зонт. — Надо же, оставил мистера Сансома, беспомощного, — ты совсем сошел с ума?
Они уползли из-под листьев, прокрались вдоль стены дома и кинулись к дороге, к лесу.
— Я знаю, что ты здесь, Джоул Нокс, немедленно поднимись, любезный!
В глубокой низине темная смола засыхала корками на стволах амбровых деревьев, опутанных вьюнами; там и сям опускались и поднимались зеленые бабочки, похожие на светлые листья яблонь; живая дорожка длинноцветных лилий (только святым и героям, говорят старики, слышен туш из их раструбов) манила как будто призрачными руками в кружевных перчатках. И Айдабела все время махала руками: комары свирепствовали: как осколки огромного зеркала, бежали навстречу и дробились под ногами Джоула комариные болотные лужи.
— У меня есть деньги, — сказала Айдабела. — Между прочим, почти доллар.
Джоул вспомнил мелочь, спрятанную в шкатулке, и похвастался, что у него еще больше.
— Все потратим на цирк, — сказала она и лягушкой сиганула через бревно, похожее на крокодила. — Кому они вообще нужны, деньги? Нам сейчас уж точно не нужны… только на выпивку. Надо заначить столько, чтобы каждый день было на кока-колу, — у меня мозги сохнут, если не выпью с ледиком. И на сигареты. Выпить, покурить и Генри — больше мне ничего не нужно.
— И я немного нужен, да? — сказал он — неожиданно для себя вслух. Но вместо ответа она завела нараспев: «…хорошо макаке по ночам во мраке рыжие расчесывать вихры…»
Они задержались, чтобы соскрести смолы для жвачки, и, пока стояли, она сказала:
— Папа всю округу из-за меня обшарит: сейчас пойдет к мистеру Блюи одалживать гончую. — Она засмеялась, и капли жеваной смолы выдавились у нее из углов рта; на волосы ей села зеленая бабочка и повисла на локоне, как бант. — Один раз они беглого каторжника ловили — в этой самой низине, — мистер Блюи со своей гончей, и Сэм Редклиф, и Роберта Лейси, и шериф, и все собаки с фермы; когда стемнело, видно стало их лампы в лесу и собачий лай слышен; прямо праздник какой-то: папа с мужчинами и Роберта напились до чертей, и как Роберта ржала, слышно было небось в Нун-сити… Знаешь, мне жалко стало этого каторжника, и страшно за него: я все думала, что он — это я, а я — это он, и нас обоих ловят. — Она сплюнула жвачкой и засунула большие пальцы в петли своих защитных шортов. — Но он ушел. Так и не поймали. Кое-кто говорит, что он до сих пор тут… прячется в гостинице «Морок», а может, в Лендинге живет.
— Кто-то в Лендинге живет! — с энтузиазмом подхватил Джоул, но тут же разочарованно добавил: — Только это не беглый, это дама.
— Дама? Мисс Эйми, что ли?
— Другая дама, — сказал он и пожалел о том, что начал этот разговор. — У ней высокий седой парик и красивое старинное платье, но я не знаю, кто она, и вообще, есть ли она на самом деле. — Айдабела только посмотрела на него, как на дурака, и он, смущенно улыбнувшись, сказал: — Я пошутил, просто хотел напугать тебя. — Не желая отвечать на вопросы, он забежал вперед. Сабля при этом хлопала его по бедру.
Ему казалось, что они далеко ушли, и легко было даже представить себе, что они заблудились: может, нет вовсе этой гостиницы, чье название рождало образ бесплотно-белого дворца, плывущего сквозь лес подобно пару. Очутились перед стеной ежевики; Джоул вынул саблю и прорубил проход.
— После вас, моя дорогая Айдабела, — сказал он с глубоким поклоном; она свистнула собаку и вошла.
За ежевикой открылся берег с крупной галькой и неторопливый ручей — скорее даже речка в этом месте. Пожелтелый тростник заслонял разрушенную плотину. Ниже ее на высоких сваях стоял над водой странный дом: дощатый, некрашеный и серый, он имел незаконченный вид, как будто строитель испугался и бросил работу на половине. На лоскутьях кровли загорали три грифа; через небесно-голубые сквозные окна влетали в дом и вылетали обратно бабочки. Джоул ощутил горькое разочарование — неужели это и есть гостиница «Морок»? Но Айдабела сказала: нет, это — старая заброшенная мельница, раньше фермеры возили сюда молоть кукурузу.
— Тут была дорога, она вела в гостиницу, теперь — сплошной лес, даже тропки не осталось.
Айдабела схватила камень, швырнула в грифов; они снялись и стали парить над берегом. Их тени лениво описывали пересекающиеся круги.
Вода здесь была глубже, чем там, где они купались, и темнее — грязно-оливковая, бездонная, и Джоул, услышав, что переплывать не придется, от облегчения так расхрабрился, что зашел под мельницу, где через ручей была переброшена тяжелая подгнившая балка.
— Лучше я первая пойду, — сказала Айдабела. — Старая, провалится еще.
Однако Джоул протиснулся вперед нее и ступил на дерево; что бы она ни говорила, он — мальчик, а она — девочка, и он, черт возьми, больше не позволит ей верховодить.
— Вы с Генри идите за мной, — сказал он, и голос его прозвучал гулко в подвальном сумраке.
Светлые отражения воды, змеясь, взбегали вверх по гнилым изъеденным сваям; медные водяные клопы раскачивались на хитрых трапециях из паучьей пряжи, и на мокром истлевшем дереве сидели грибы величиной с кулак. Джоул переступал робко, балансируя саблей, и, чтобы не видеть головокружительной глубокой воды, движущейся под самыми ногами, неотрывно глядел на противоположный берег, где нагруженные лозы рвались из красной глины к солнцу и зеленели призывно. Но вдруг он почувствовал, что никогда не перейдет на ту сторону — так и будет качаться между сушей и сушей, один, в потемках. Затем, ощутив, как вздрогнула балка под тяжестью Айдабелы, вспомнил, что он не совсем один. Только… Сердце упало, остановилось; все тело сжали железные обручи.
