Любовь Погоня угостила молодых приготовленными канапе — сыр с оливкой, кусочки рыбы и колбасы на белом хлебе, ягодки винограда и импортной клубники. Потом подошло время выпивки. Господин Кавось, выбрав подходящий момент, приблизился к Алтынову и на ухо шепнул: «Вы не знаете, где госпожа Бичерская?» — «Нет», — коротко ответил молодой человек. «Странно, я думал, что вы должны знать…» — «Видимо, она вышла в Пензе». — «Да…» — «Без понятия, уважаемый… Дорогие друзья, спасибо всем, кто пришел нас поздравить. Мы оставляем вас. Время позднее — дайте насладиться медовой ночью. Любочка, передай батюшке на богоугодные дела триста долларов, — он отвел ее в сторону. — Вот тебе за помощь. Ты все прекрасно организовала». Он вложил ей в руку пятьсот долларов. Погоня хотела было воспротивиться, но Алтынов быстро взял Юлию под руку, и они направились в свое шестое купе.
Шел четвертый час утра. Публика разошлась по спальным местам. В вагонах стало совсем безлюдно. Скорый поезд номер девять «Тихий Дон» «Ростов — Москва» мчался на северо-восток. До Красного Угла было еще около двух часов езды.
Господину Алтынову оставалось провести последнюю сцену своей пьесы «Венчание» — брачную ночь. Увлекаемый игрой, он всегда предпочитал радостно-обещающее состояние немедленному насыщению эротическими утехами. Бальзамом для его сердца всегда была только увлеченность игрой, построение авантюрных сценариев. В этом был весь Алтынов. На все другое у него никогда не хватало времени, и лишь короткие эпизоды отвлекали молодого человека от главной линии жизни. Однако для Юлии Бояровой все было как раз наоборот. И тут в поисках душевной радости господин Алтынов столкнулся с прозой женской ментальности. Присущие Юлии на публике покорность и рассудительность исчезли напрочь. Барышня стала деспотически требовательной и даже агрессивной. Ее логика была весьма традиционной: если увлечен, а тем более влюблен, то обязан пылко заниматься любовью, как занимаешься любимым делом: физикой, теннисом, игрой в карты, творчеством. Это был тот случай, когда между влюбленными идет непреходящая борьба из-за разного понимания любви и ее выражения. Мужчина считал, что интеллект и рациональность должны преобладать над сентиментальностью и чувственностью; женщина придерживалась противоположного взгляда. Но именно тем немногим, которые испытывают гармонию чувств, открывается сокровенная истина: в золотой середине — высшее блаженство и примирение.
В свою первую брачную ночь молодой человек оказался щедрым на знаки любовного внимания. Но это было скорее исключением, чем правилом его поведения. Стремление Юлии получить больше ласки можно было бы объяснить не только женской настойчивостью и влюбленностью, но и тяжелым, особым днем. Столько невероятных событий произошло в один день, что другим жизни бы на них не хватило. Было и другое, главное: сто дней — не такой уж большой срок, но все же есть шансы забеременеть. Однако с каждым уходящим днем они будут уменьшаться. Беременность, согласно ее новой идее, родившейся во время чтения отцом Алексием евангельских текстов, способна надолго привязать к ней Алтынова и вообще может оказаться спасительным для семьи чудом. И Боярова старалась. Она не обладала большими познаниями в таком деликатном деле, но целиком полагалась на данные природой инстинкты. Это было новым, совершенно прекрасным чувством, и она полностью, до конца отдавалась ему. В какой-то момент они оба почувствовали, что цепь, держащая лежак, оборвалась, и молодые люди скатились с кровати вниз, на пол своего купе. Юрий Алтынов разразился смехом. Он вскочил и, завернувшись в простыню, выбежал к проводнице Погоне.
Она дремала в своем служебном купе, находясь во власти чудесных сновидений. «Любушка! — громко сказал господин Алтынов. — У нас авария. Кровать не выдержала напора молодоженов. Она рухнула, как альпийский виадук Суворова. Есть другое купе?» — «Ах, какая прелесть — разломать кровать! Такое не только в жизни не встретишь, но и в сладком сне не увидишь. Девятое купе пустое. Оно прибрано. Постель готова. Ах, нечего остерегаться! Ломайте все кровати двенадцатого вагона! На то вам и первая брачная ночь!» Любовь Погоня была искренне потрясена таким невероятным событием.
Молодые люди, закутавшись в простыни, перебрались на свободные места. Проводница обещала закрыть шестое купе. Еще долго были слышны протяжные звуки и недвусмысленные скрипы из последнего купе. Потом все куда-то исчезло. Наступила полная тишина. Вагон спал.
Алексей Алексеевич Пирожков очнулся именно тогда, когда лопнула цепь, держащая в соседнем купе кровать молодоженов. Не раздевшись, он заснул сидя, устроившись в углу между перегородкой и фронтальной стеной вагона. Господин Пирожков как-то быстро и нервно ощупал свои священнические одежды, словно во сне его могли переодеть, и остался доволен тем, что все прежнее было при нем, а судьба подарила ему еще один день, чтобы играть пассивную роль иерея. Господин П. включил свет. Вспоминая обряд венчания, он подумал, что совсем недурно и без репетиций провел его. Жаль, что его коллеги по пензенскому театру не имели возможности видеть этот замечательный спектакль! Однако надо признаться, что триста долларов от Юрия Алтынова и триста, полученные от его агента на пензенском вокзале, грели душу и сердце господина Пирожкова значительно сильнее, чем честолюбивое признание собственных актерских заслуг в замечательном перевоплощении из мирянина в священослужителя. Всякий раз, когда в душе Алексея Пирожкова возникали эйфория и подъем, за ними следовал неудержимый приступ клептомании, которая вошла уже в плоть и кровь, стала частицей его натуры. Тут он забывал все на свете, и всепоглощающая гипнотическая страсть охватывала его. Как Парацельсиус собирал травы и цветы альпийских лугов в плетеную корзинку для приготовления целебных настоев, так и артист пензенского областного театра стал набивать пододеяльник всем, что ему попадалось под руку. Из соседнего, шестого, купе, оставленного недавно молодоженами, он вынес практически все: одежду, нательное белье, обувь, книгу «Москва и москвичи», дорожную сумку ростовчанина, небольшой чемоданчик Бояровой. Из третьего и четвертого купе он перенес в тамбур к выходу коробки с церковной утварью, аккуратно уложенной проводницей Погоней. А из второго, где спал совершенно пьяный англичанин, господин Пирожков умыкнул длиннющий зонт, большие карманные серебряные часы, щетинистую зубную щетку для чистки протезов, лежащих на столике, а также недопитую бутылку водки «Большой» и иностранный журнал с комиксами. Он крал с жадностью и без разбора, как заглатывает любую еду изголодавшийся человек. Сардонический огонь блестел в его глазах, а бугорок кадыка ерзал на полной шее, словно хозяин частыми глотками пил какую-то загадочную жидкость. Страсть клептомана овладела господином П. полностью.
Скорый поезд «Тихий Дон» «Ростов — Москва» приближался к станции «Красный Угол». На своем служебном месте безмятежно посапывала проводнца Погоня. Измотанная событиями ушедшего дня и опьяненная ликером, она спала беспробудно, так что даже неоновый казенный свет, падающий на лицо, не нарушал ее сна. Вся власть в двенадцатом вагоне принадлежала Алексею Алексеевичу Пирожкову. В платье иерея он носился по коридору, сгребая частное и государственное имущество в короб, ожидавший его в тамбуре. Без бордовых штор и ковровой дорожки вагон стал выглядеть уныло, а без подстаканников и столовых приборов — униженно и оскорбленно. Скрежет тормозов внес в дальнейшие замыслы пензенского артиста некоторые коррективы, спасшие вагон от полного демонтирования. Господин Пирожков стал готовиться к выходу. Покидая место своего триумфального театрального успеха, Алексей Алексеевич снял с вешалки форменный китель проводницы, прихватил специальный ключ работников железнодорожного ведомства, с верхней полки стащил добротный матрац и перьевую подушку и начал выгружаться на перрон станции «Красный Угол». Секвестированное чувство реальности толкнуло его на требовательные выкрики, нарушившие утреннюю тишину станции: «Носильщик! Носильщик! Встречай отца Алексия! Священник переезжает на новое место службы». А состав уже катил дальше на северо-восток. Первые лучи солнца легко догоняли его, даря теплом и светом.
