Внизу раздался гудок автомобиля. Андроник глубоко вдохнул, и вышел из квартиры.
* * *
– Или вот еще, – Дан Балан хихикнул, – слушайте.
Устаю от любви, устаю
Уж не хочется больше влюбляться
В темной мрачных подъездов пыли
За перилами – целоваться
Я устал от истерик твоих
От бессвязных во сне бормотаний
И сердечно-скушливых твоих
Идиотских сердечных метаний
Устаю от тебя, от твоих
Звуков рта беспорядочных
Громких
От твоих волосьев на башке
Отчего-то сухих и не ломких…
– Браво! – Смирнов поднял рюмку, и они с Баланом чокнулись.
Стажер Андроник, по легенде, фотограф, с каменным лицом глядел в окно. Оба они, – и Смирнов, и Дан Балан, – были ему неприятны. Андроник не любил людей, которые много пьют. А президент непризнанной Приднестровской республики и журналист Дан Балан пили много. Сначала Смирнов читал Балану стихи Есенина, потом расшалившийся Дан начал декламировать свои шутливые стихотворения. Интервью продолжалось уже шестой час. Стажер устал настолько, что даже не боялся выполнить миссию. Встав со стула, он покачнулся к Смирнову, и словно ненароком, схватил президента за плечо.
– Напился, детка, – мутным взглядом проводил Андроника журналист, – блевать сейчас пойдет.
– Все, что угодно, – икнул Смирнов, – лишь бы не было войны.
Мужчины посмеялись, и снова выпили.
– Что-то мне в плечо как будто укололо, – пожаловался Смирнов, – старею…
– Это не старость. – Балан через силу улыбался, – это вас фотограф наш специальный шприцем уколол. С ядом. По заданию СИБ.
– Молодцы, – Смирнов смеялся шутке от души, – наконец-то догадались, как президента ПМР ликвидировать.
…По дороге домой Балан четыре раза требовал остановить машину, после чего выскакивал в кусты. Журналиста тяжело и мучительно рвало.
– Это все неумеренное потребление спиртного, – осуждающе говорил Андроник, с плеч которого словно гора свалилась, – вас алкоголь погубит.
– Ага, – мычал Балан, – но я-то хоть, как и полагается молдавскому интеллигенту, от пьянки помру. А ты плохо умрешь. Погубит тебя твоя дурацкая служба. Если бы я не свел все на шутку, похоронили бы нас обоих в подвале под Тирасполем, юнец.
– Это как? – спросил Андроник.
– Да так, что Смирнов-то почувствовал, что его укололи. Остановите-ка машину! Пойду, проблююсь.
…Проводив Балана с фотографом, Смирнов прошел в свой кабинет, и снял пиджак с рубашкой. Внимательно посмотрев на плечо, он увидел на нем след укола, и хмыкнул. Заварил себе крепкий чай, решил было позвонить, потом передумал. Сел. Закурил, хотя бросил еще семь лет назад. В кабинет было сунулся помощник, но Смирнов взглядом велел оставить его одного. Закурил еще. Прошло полчаса. Наконец, президенту полегчало. Он поднял трубку.
– Соедините меня с майором. Алло, Эдуард? Все в порядке. Спасибо. Деньги завтра привезут.
Надев рубашку, Смирнов допил чай, и поехал домой. Яд, который вколол ему стажер, был вовсе не ядом, а лекарством от редкого вида аллергии, которая начиналась у Смирнова летом. Это лекарство продавалось только в Германии, а туда Смирнова, как и вообще в Европу, не пускали по решению Совета Европы. Поэтому каждый месяц майор Эдуард, завербованный людьми Смирнова, присылал к нему очередного стажера с лекарством в шприце.
Довольны были все.
* * *
Фигуры появились внезапно.
– Закурить есть?
– Есть, – нервно ответил Петреску, и сделал предупредительный выстрел.
Семеро подростков бросились от лейтенанта в сторону заброшенного здания бывшей поликлиники.
– Чего ж не прикурили? – злобно бросил им вслед лейтенант, и немного постоял.
На шум никто не сбежался. В этом районе к выстрелам привыкли. Оглянувшись, Петреску вынул из рюкзака черную спортивную куртку, и быстро натянул ее на себя. Осторожно подошел к окну первого этажа, и попробовал решетку.
– Эй. Тебе помочь? – негромко окликнули его от школы.
– Снова курить захотел? – бросил Петреску, вновь вынимая пистолет из-за ремня
– Да ладно, – неуверенно сказал представителю юношеской группировки, – мы же не знали, что ты крутой. Будешь убивать кого-то?
– Типа того, – хмыкнул Петреску, и попробовал подняться на решетке.
– Давай поможем. Мы – банда, – гордо сказал подросток.
– Неплохо, – пропыхтел Петреску, – но я сам справлюсь.
– А как тебя зовут? – подошел юноша поближе.
– Петреску, – честно признался лейтенант, будучи уверен, что дети все равно решат, будто он представился им выдуманной фамилией, – киллер Петреску.
– Очень приятно, – церемонно сказал юнец, и протянул руку, – Дабижа. Коля Дабижа. Друзья зовут меня Лысый.
– Очень приятно, Коля, – оставил попытки забраться наверх по решетке Петреску, и учтиво пожал протянутую ему руку, – ну, а я уже представился.
– Вам надо наверх? – спросил Коля.
– Вообще-то, да. На пятый этаж.
От школы неторопливо и осторожно подошли друзья юноши Дабижи. Судя по их лицам, Петреску и его пистолет внушали им огромное уважение, смешанное с почитанием.
– Пацаны, – подумав, сказал им Дабижа, – нашему товарищу, киллеру Петреску, нужно забраться на пятый этаж. А подъезд закрыт дверью с кодом. Кто-то знает код?
– Мы не знаем, – сказал высокий, коротко стриженный парень, – но Нина из соседнего дома знает. Ну, та Нина, которая на Заводской стоит, шоферов обслуживает.
– А Нина, – осторожно поинтересовался Петреску, на всякий случай не выпуская пистолета из рук, – захочет поделиться с нами этой тайной?
– А мы ей пальцы дверью прищемим, – воодушевился подросток, – и она сразу захочет.
– Нет, – грустно не согласился лейтенант, – не к чему нам Нина. Лишний свидетель.
– Так мы же ее потом убьем! – возразил юноша.
– Зачем нам ее убивать, – возразил вошедший в роль Петреску, – если за нее не платили.
– Точно… – согласился школьник, пораженный мудростью взрослого киллера.
– Голова, – восхищенно сказал Коля Дабижа.
Петреску присел на корточки, и задумался. Подростки тоже присели на корточки, и нахмурились. В отличие от них, Петреску думать было над чем. Ему необходимо было попасть в квартиру Дана Балана в отсутствие хозяина. Дело в том, что несколько дней назад лейтенант, проходя мимо Кафедрального Собора, совершенно случайно натолкнулся на дружелюбного бомжа, который очень радовался при виде лейтенанта. Петреску, думавший о ночи, проведенной с Натальей (та уже начинала пугать его) не обратил бы внимания на Мунтяну (а это был он), если бы не необычное поведение бомжа. Мунтяну, обычно радостно приветствовавший лейтенанта, на этот раз был абсолютно равнодушен к появлению у Собора Петреску. Более того, Мунтяну был равнодушен ко всему окружающему. Это было неудивительно, учитывая, что Мунтяну был мертв. Бомж, покрытый синяками (видно, перед смертью его избили) лежал на скамейке, а вокруг него сгрудились товарищи по попрошайничеству. Ошеломленный Петреску подошел поближе, и спросил собравшихся бродяг:
