Подчиненные долго переглядывались. Наконец все покачали головами.
— Он не должен у нас находиться. Оденьте его и звоните в социальную службу, только предупредите, что он кусается. Мы свое дело сделали — изловили его. Мы даже больше сделали — отмыли его. Теперь пусть они им занимаются. А когда его завезут, вымойте камеру. Здесь невыносимо воняет.
На следующее утро Ромочку снова прижали к земле и насильно одели в какую-то одежду, от которой пахло мылом и беловскими сигаретами. Одежда оказалась ему велика.
Белов рассмеялся:
— Отдайте его придуркам из центра имени Макаренко. — Он изобразил непристойный жест. — Перевоспитают его там… как же, хрена лысого!
Черняк смеялся вместе с остальными.
Звоните куда всегда. Если захотят привлечь специалистов из центра Макаренко, это их дело.
По мнению Ромочки, в милиции его кормили на удивление хорошо. Он очень окреп физически. Подслушивая разговоры милиционеров, он понял: скоро его куда-то переведут. Настроение у него поднялось, как молодая весенняя поросль. Все последнее утро он старался быть особенно покорным, сознательно переходя в свою человеческую сущность. Он стоял на ногах, опустив голову, ни разу не зарычал и не оскалил зубы.
Его ухищрения помогли. Его спокойно вывели на улицу и без наручников усадили в белый микроавтобус. По бокам шли два милиционера и два санитара, которые разговаривали с ним ласково. Как только милиционеры передали его санитарам, Ромочка ловко поднырнул, вырвался и бросился бежать, придерживая пояс слишком длинных брюк. Сзади послышался рев, за ним погнались, но он оказался быстрее.
Через некоторое время крики и возгласы людей стихли вдали. Ромочка услышал вой сирены и свернул с широкой улицы на улицу поменьше, извилистую и узкую. Оттуда он метнулся в перекресток. Вскоре он, по-прежнему несясь во весь дух, очутился еще на одной улице с широким тротуаром. Здесь было много людей. Добравшись до первого же поворота, Ромочка свернул, потом зигзагами пробежал по закоулкам и проходам. Наконец он убедился в том, что погоня отстала.
Он перешел на рысцу, но сердце по-прежнему колотилось очень часто. Ориентируясь на запах, вышел к реке. Он был на своем берегу, выше по течению от моста и, к его огромной радости, видел воду. Он уверенно вернулся и затрусил по остывшему следу, оставленному им с Белой больше недели назад.
При воспоминании о пережитом ужасе его прошиб пот. Он оглянулся. Никаких меток, которые показывали, что тут случилось, не осталось; а его нелепый человечий нос ни за что не отыщет Белую Сестрицу! Ромочка заметался в отчаянии. Он остался один, его семья потерялась, сестра ранена — и все из-за него! И он не знает, как попасть домой. В ушах звенело; темнело в глазах, мир выключался.
И вдруг, так же внезапно, как его тогда схватили, кто-то сбил его с ног: на него, извиваясь, скуля и невнятно повизгивая, набросилась Белая. Она грызла и слюнявила его лицо и руки, тыкалась носом в живот, весело бросалась ему на грудь, норовя обнять. Всхлипывая от счастья, Ромочка уткнулся ей в шею и прижал ее к себе так крепко, что Белой пришлось извиваться и кусаться, чтобы высвободиться. Потом она запрыгала вокруг него в дикой радости; глаза у нее сверкали. Наконец, она бодро подпрыгнула и затрусила вперед, то и дело оглядываясь на Ромочку. Она как будто говорила: давай-ка выбираться из этого ужасного города, и поживей!
В сумерки пошел дождь; к Ромочкиной радости, на тропинку, по которой они бежали, вытекали струйки из широких серебристых водосточных труб, сбегавших вниз по стенам старых зданий. Он подбежал к одной такой струйке, нагнулся и подставил рот под водосток, а потом набрал в ладошки воды для Белой. Они бежали домой весь вечер и первую половину ночи, петляя по улицам и переулкам, избегая тупиков, боязливо дожидаясь под дождем, когда проедут машины и можно будет перейти дорогу, но всегда полагаясь на чутье Белой и поворачивая по ее настоянию. Повернув, они снова переходили на бег. Белая здорово отощала, но, к Ромочкиному облегчению, она больше не пыталась попрошайничать у чужих. На бегу сестричка то и дело поворачивалась к нему, и только к нему. Они останавливались только у мусорных баков, где рылись в поисках еды.
Спали они на большом железнодорожном вокзале; там нашли приют много бомжей — Ромочка сразу столько в жизни не видел. А потом, перед рассветом, Ромочка угостил Белую куском хлеба из кармана, и они снова пустились в путь. Они не останавливались, не обращали внимания ни на дождь, ни на ветер. Согревались на бегу. Ромочка даже ел на бегу.
В середине утра они очутились за углом «Рима». Ромочка тявкнул, а Белая запрыгала от радости. Они обежали здание кругом. Они еще ни разу не были здесь при свете дня; в переулке никого не было, и ресторан оказался закрыт. Белая носилась туда-сюда. Она подвывала от радости, учуяв остывший след своей стаи. Ромочка тихо скребся в запертую дверь и поскуливал, но изнутри не доносилось ни звука. Лауренсии там не было.
Как ни хотелось им есть, они спешили домой. Побежали по знакомой тропе, как будто сама по себе дорога заключала в себе еду и придавала им сил.
До своей территории Ромочка и Белая добрались ближе к вечеру. Они устало трусили вперед. Глаза у них остекленели, но смотрели выжидательно. В логове никого не было, поэтому путешественники улеглись в гнездышке и не спеша вылизали друг друга, дожидаясь остальных. Несмотря на слабость, Ромочка был счастлив. Белая исхудала, отощала с тех пор, как они ночевали дома в последний раз. Ромочкины пальцы пробежали по ее ребрам. Как давно это было! И в то же время ему казалось, что все случилось лишь сегодня утром.
Они услышали радостный лай, который делался все громче: семья учуяла их следы. Радость достигла апогея во дворе, а потом все один за другим бросались к нему и Белой, визжа и скуля от радости. Даже Черная, всегда сдержанная, ходила ходуном. Она подбегала то к Ромочке, то к Белой и широко улыбалась. Когда Ромочка обнял Черную и лизнул ее в морду, ее всю передернуло. Не вырываясь, она лизнула его в ухо, а потом потянулась к Белой, чтобы лизнуть ее тоже — правда, всего один раз. Черный и Серый, вне себя, носились по подвалу, прижав уши и приседая, а потом начали гоняться друг за другом, потому что не знали, как дать выход радости. Беременная Мамочка тыкалась в Ромочку своим большим животом и покусывала его в лицо — как будто для того, чтобы убедиться, что он в самом деле вернулся, одного вылизывания было недостаточно.
У них была еда. Они бросили ее на улице, рядом со входом, потому что торопились поприветствовать выживших Ромочку и Белую. Как только все успокоились, они сходили наверх и вернулись с зайчонком и тремя уже одеревеневшими воронами.
* * *
Ромочка уже не мог долго обходиться без метро. Держался он настороженно — один раз метро уже похитило его, — и все равно любопытство пересилило. Несколько дней он вместе с собаками охотился в окрестностях мусорной горы, но его уши лучше, чем раньше, настраивались на людей. Он все время искал разгадки их поведения. Наконец он изумился: оказывается, внешний мир все время был рядом, только он ничего не соображал. Жители мусорной горы и трущобного поселка отлично знали Белова. Однажды он слышал, как одноногий бомж говорит приятелю:
