Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
При этом мать не превратилась в монашку, за что я очень ей благодарен, ибо не чувствую на себе груза испорченной ради меня жизни. Память об отце она хранила, но не в том древнем смысле, когда женщина, став вдовою, превращает себя в мемориал умершего мужа. Словом, как я сейчас понимаю, были у нее и новые увлечения, и любови, и романы. Да и как иначе! Она у меня прехорошенькая. Небольшого роста, плотно сбитая аккуратная фигурка. Глаза у нее карие, большущие, но не кукольные – умные, живые, быстрые в смене выражения. Она всегда выглядит лет на десять, а то и пятнадцать моложе своего возраста и совсем непохожа на многих ровесниц, которые давно уже расползлись, как квашни, и превратились в груды сала.
Однажды, когда я учился в десятом классе (а я из-за роста и сложения всегда казался старше своих лет), нас впервые приняли за «парочку». Мы пошли в театр на Таганке, как у нас называлось, «на арапа» – то есть в надежде стрельнуть у входа лишние билеты. Чтобы лучше ловилось, разошлись в разные стороны. Матери всегда в таких делах везло. Один билет ей попался почти сразу, но со вторым что-то долго не получалось. Наконец, я увидел – мать машет рукой. Подошел, она стоит рядом с каким-то седым франтом.
– У тебя полтинник есть? – спросила мать. – Я рассчитаться не могу.
Я достал мелочь.
Франт посмотрел разочарованно:
– He знал, что вы с кавалером! Ни за что бы билета не продал.
Тут я прыснул, а мать толкнула меня локтем в бок: молчи!
Когда мы зашли в фойе, я сказал обиженно:
– Тебе стыдно признаться, что я твой сын?
Она щелкнула меня по носу:
– Ну и балда же ты: мне стыдно! Ты побежишь на свой бельэтаж, а я с этим типом весь спектакль буду одна сидеть. Он узнает, что ты не кавалер, тут же начнет приставать, у него же глаза сальные.
– Пусть попробует! – резанул я.
– Ну вот, – рассмеялась мать, – еще не хватает, чтоб ты дрался, отстаивая мою честь. Сама отстою, не бойся. Просто мы промолчали – и вечер обойдется без дурацких разговоров. Элементарная логика, кавалер!
Потом за «парочку» нас принимали не раз, и это очень нас забавляло.
Когда я кончал школу, к нам в дом зачастил журналист Алексей Семенович, бородатый человек лет сорока пяти. Он объездил почти весь Союз, да и вообще полмира, забирался в такие уголки, о которых никто не знал, и мастерски умел рассказывать о своих путешествиях. У него была забавная манера – он работал под простачка, хотя был человеком весьма образованным, обладал гибким и острым умом. Он любил дурачить материных подруг – затевал спор, долго разыгрывая из себя полного невежду, а потом вдруг вставлял в речь два-три замечания, из которых становилось ясно, что суть дела он знает куда лучше своих разумных оппоненток.
По тому, как радовалась мать его появлению в доме, его телефонным звонкам, по тому, как смотрел он на мать, я понимал, что это серьезно, и искренне радовался. Сыновнего эгоизма я был лишен. Возражения детей, которые мешают матерям выходить замуж – этот сюжет часто проходит в фильмах – казались мне всегда вздорными и нелепыми. И я очень надеялся, что они поженятся. Но проходил месяц за месяцем, а все оставалось по-старому. Алексей Семенович время от времени появлялся у нас, мать часто ездила к нему, предупреждая меня, что вернется поздно, и я уже понемногу начинал злиться на бородатого журналиста за столь двусмысленное поведение. Так продолжалось примерно год.
Однажды Алексей Семенович позвонил днем. Я удивился: что он, не знает – мать в это время на работе. Но он сказал, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз, и просил не рассказывать матери ни о его звонке, ни о нашей встрече. Я ехал на это странное свидание встревоженный, совершенно не представляя, о чем он хочет говорить со мной. Этот обычно медлительный, уверенный в себе человек был суетлив и взвинчен. Он затащил меня в кафе-мороженое, долго выбирал, что именно заказать, рассуждал о достоинствах разных сортов мороженого – и все это как-то сумбурно, сбивчиво, прыгая с одной темы на другую. Когда подошла официантка, он вдруг спросил меня, не хочу ли я выпить. Я отказался.
– А я, Юра, выпью полтораста коньячка. Для храбрости. Ты не возражаешь, а?
Официантка ушла. Он снова заерзал на стуле. А потом опять попросил меня не рассказывать матери про наш разговор. При других обстоятельствах я бы разозлился на него: я ведь уже обещал молчать, что он, не доверяет, что ли? Но я не разозлился, потому что, пожалуй, впервые видел, как боится взрослый человек разговора со мной. Наконец нам принесли заказ. Он схватил стакан, выпил залпом и сразу заговорил, будто понял, что последняя отсрочка использована и надеяться теперь уже не на что.
– Понимаешь, старик, – сказал он и осекся, потому что никогда так меня не называл. – Понимаешь, Юра… Ну, в общем, извини, если что нечетко сформулирую. Это для меня очень важно. И тут многое от тебя зависит. То есть я хочу сказать, – решение за тобой. Хоть ты и мальчишка, а речь идет о двух взрослых людях. Ну, в общем, о судьбе.
Он запутался окончательно, откинул со лба волосы, и вдруг рассмеялся.
– Фу, черт! Ну и говорю. Язык, словно жернов. Тебе, наверное, смешно?
– Нет, – сказал я, – не смешно. Я понимаю: вы волнуетесь.
– Вот именно! – подхватил он. – Ну, да не про то речь. Давай-ка я сразу быка за рога. Ты ведь уже не совсем пацан и понимаешь, что я люблю Ксению.
Я кивнул, но при этом покраснел, я все-таки был еще совсем пацан, а речь шла о матери. Мое смущение как бы придало ему силы:
– И она меня тоже любит. И я, естественно, хочу на ней жениться. Это не просто так, как бывает у людей моего возраста, – поиски тихой пристани. Это – любовь! Очень тебя прошу, поверь мне. В сорок пять такими словами не швыряются. Ну вот теперь мы добрались до главного. Главное в том, что она не хочет. Любит, а замуж идти не хочет. И почему, сколько я ни спрашивал, она сама толком не говорит. Но догадаться, вроде, нетрудно – дело в тебе. Вот я и позвал тебя, чтобы, – он снова заерзал на стуле, – чтобы, как бы это выразиться? Ну, агитировать тебя, что ли. Я, понимаешь, ей-богу, хороший мужик. И не дурак, сам видишь. Словом, я к тебе за этот год привязался. Ты пойми, я не зануда, жить тебе не буду мешать. И в отцы напрашиваться не буду, я же не бестактный. В общем, ты сам определишь статут наших отношений. Ну, вот так. Ну что я еще могу сказать? Понимаешь?
– Конечно! – заторопился я. – Очень хорошо это, Алексей Семенович.
Голос у меня дрожал, а так как он ломался в это время, то еще прыгнул с баса на фальцет. Если в последнее время и появилась у меня какая-то злость на этого человека, то пропала она сразу. И я поспешил объяснить, что матери я никогда ни в чем и не собирался мешать. Это признание его насторожило.
– Почему же она тогда не соглашается?
Я пожал плечами:
– Хотите, я сам с ней поговорю?
– Поговоришь? – Алексей Семенович искренне удивился такому повороту: он ожидал встретить противника, в лучшем случае человека нейтрального, а я оказался союзником, выразил готовность помочь ему. Вся эта перемена настроения мгновенно отразилась на его бородатом лице.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
