1
– Шури-и-ик… – стонала крошка, вынимая меня из блаженного сна. – Шу-у-ри-ик, честное слово, ничего не было! Чем хочешь клянусь!
– Крошка, не клянись ничем. Иль поклянись изменчивой луной… Что ты меня мучаешь?
– Я тебе звонила, телефон отключён, а мне куда? Я сидела на подоконничке, там, на лестнице, часа три, приходит твой Егор. Мы тебя ждали-ждали, ну, выпили немножко, он матрас надул и лёг, и никаких движений насчёт этого не было… Я сказала ему, что ты бабушку хоронишь, он так удивился, говорит: вот, Санька мне никогда ничего… А я ему сказала, что ты не хочешь обременять его своими проблемами, а он сказал, что это хорошо, но до какой-то степени, а потом уже очень странно.
Я вздохнула. Образ подружки, разъясняющей меня моему же сожителю, на миг удручил пошлостью и пропал. Первый раз в жизни мне не хотелось с утра в воду. Не хотелось бесследно и напрочь смывать вчерашнее.
– Ничего не было! – Эми опять завела сиротскую песню.
– Замолкни, моя птичка, и успокой воспалённую совесть. Может, у тебя и не было, а у меня было.
Крошка села на пол и взмахнула руками, точно отгоняя что-то.
– Ты что, Шурик?
– А то. Провела ночь с мужчиной. Не испытываю ни малейшего раскаяния.
– С мужчиной? Зачем?
– Допустим, возникло некоторое чувство.
В глазах у крошки стояло густое непонимание.
– Ты нашла мужчину лучше Егора? Где? В крематории? Вдовец, что ли?
– Нет, не в крематории, но меня радует ход твоей пытливой мысли. Я этого мужчину давно знаю.
– И что он – свободный, богатый?
– Увы, увы. Он беден и женат. Как большинство мужчин на свете. Это мне, собственно, и нравится.
– Что тебе нравится? Ты можешь объяснить по-человечески, а не по-шуриковски?
– Не могу, сама толком не знаю. Но мне кажется, это – мир, понимаешь? Моё примирение. Война закончена, я свободна, я могу просто жить. Когда я рядом с ним, все ужасные вихри, бушующие во мне, стихают. Я такая становлюсь… ты бы не узнала. Так спокойно, тепло, весело. Ничего не болит. Мир, мир! Я не хочу воевать. Я сдаю оружие. Я полюбила обыкновенного мужчину. Я согласна жить в этом городе, в этой стране, в этом мире, на этой земле. Ясно?
– Ни грамма. Видно, что у тебя большое ку-ку.
– Ну и отвали, корыстная девушка. А я желаю помечтать.
Я всё-таки легла в ванну и с некоторой тревогой вспомнила, что сегодня – суббота. День Сатурна. Далёкая планета Сатурн, и что у неё на уме?
Субботу я опасаюсь и не понимаю. Суббота – ловушка, мгла, каверза. В священный для иудеев день, когда их гневливый Бог отдыхает, коммунисты учредили «субботники», призывая граждан к неурочному благоустройству жизни. Подмети свой двор, вымой родную школу. Подметали и мыли, между прочим. Было ещё такое понятие – «чёрная суббота», когда выходной день объявлялся рабочим и похмельные Советы ползли отбывать трудовую повинность. «Пожалей меня, сердешного, мне бы яблочка мочёного, мне б рассолу огурешного, а у меня суббота чёрная»… Вообще-то в народе суббота раньше считалась лёгким днём. Мамаша Татьяны Лариной, героиня обыкновения и привычки, «ходила в баню по субботам…». По традиции – банный день, а после бани – милое дело… то есть выпить и закусить. Но Сатурн, глава катастроф, томит неизвестностью хуже Луны. Что Луна, бледная поганка, – она всегда тут, строит нам рожи и следит за женскими приливами. Может, не зря и русские, и евреи сошлись на том, что в этот день ничего серьёзного делать нельзя, и только сатанисты-коммунисты загоняли смертных в напрасный труд…
Как я сказала крошке? «Я полюбила обыкновенного мужчину»? Нет, не то. Какой же он «обыкновенный»! Не обыкновенный, а нормальный. Нет, и это неверно. Он – такой, как надо, правильный… из царства Отца. Конечно, это Отец мне его послал.
Посмотрел, как я тут мучаюсь, и сказал: «Что ж, я дам этой женщине то, что ей нужно, но именно то, что ей нужно, а не то, что она воображает, будто ей нужно»…
Вся ночь была со мной, записанная на невидимую плёнку, и я мотала кассету туда-сюда, пересматривая и переживая избранные фрагменты. Не слишком я была отзывчива? Не проявляла чрезмерной инициативы? Не мог он подумать, что я распутна? Тогда я не думала об этом. И сейчас не буду. К чему разбирать любовную импровизацию? На предмет соответствия – чему? Всё, что было в душе колющего и режущего, растворилось в кисельной нежности. И он оставался со мной, ни на миг не отлучаясь…
Я забыла о себе. Вот в чём счастье: я не помнила о себе. Проклятый голос замолчал, подавился любовью. Невыносимое, разросшееся до болезни «я» смыло и смело, как шторм сметает надменный корабль и его гордую команду.
