Мне нужно уехать. Сейчас я чувствовал, что хочу остаться, но мне было двадцать, и я зависел от необходимости поменять паспорт. Скоро он станет недействительным, если я не уеду, и ничего с этим не поделаешь, думал я с сожалением.
И еще мой отъезд совпадал с Надиным днем рождения, так уж получилось. Восьмого августа у меня был поезд, а ей исполнялось двадцать шесть.
– Сегодня последний день моей молодости, – сказала она седьмого числа.
Раз восьмого мне и Орловичу надо было уходить рано, и больше Надю мы не увидим, мы решили немного посидеть за день до дня ее рождения. Вечером седьмого же числа. «Проводить Надину молодость», раз день рождения не принято праздновать раньше. Я приготовил поесть: салаты, картошку с курицей, Орлович сходил за вином. Накрыли стол, пили и болтали, иногда я целовал Надю. Хотели выпить немного, все-таки вставать в семь. И Наде тоже вставать рано, ехать к маме в Ржавки, она договорилась с ней тихонько справить свой праздник.
Но мы с Орловичем разошлись и ночью пошли еще за вином. Потом, когда он ушел спать, я уложил Надю на кровать, но после небольшой прелюдии заявил, что не желаю заниматься сексом в презервативе. Она сказала, что не согласна без. Я капризничал.
– Почему? – спрашивал я.
– Нипочему. Нельзя, – отвечала она.
Мне было обидно. Я целовал ее, но мне было обидно. Я сказал, что тогда хочу анального секса без презерватива. Надя сказала, что не будет анального секса без презерватива.
Тогда я слез с кровати и демонстративно улегся прямо на полу, положив голову на сумку со своими вещами. Надя растолкала меня утром. Как будто прошло несколько секунд. Я встал и огляделся. В ушах гудело.
– Ты успокоился? – спросила она.
– Не знаю, – сказал я. Мои мыслительные способности и дикция были на низком уровне, как у испорченного младенца по имени Борис Ельцин.
Я был еще не в себе. Разбудил Орловича, мы быстренько выпили чай, который на вкус был как алкоголь, и пошли. Попрощались с Надей наскоро, и я даже не поцеловал ее. Только, спускаясь по лестнице, я почувствовал, что нельзя так расставаться, что надо бы вернуться и сказать ей ласковые слова. Но не стал подниматься, даже не знаю почему.
А когда я вышел на улицу, вдруг этот порыв прошел, и стало все равно. Было одиноко и все равно исчезло.
Я сыграл труп скейтбордиста, все обошлось без происшествий, и вечером уже был в поезде. А Надя в это время садилась, наверное, за стол в Ржавках со своей мамой, а может быть, плакала.
* * *
Рак может пролежать в холодильнике много месяцев, а потом, когда ты его положишь отогреваться, вдруг начнет шевелиться.
После того как я придумал и рассказал Вике эту историю о том, какой я несчастный, о своей несуществующей больной девушке, я часто вспоминал о том дне, постоянно ходил с этим камнем на душе. Нужно было найти человека и рассказать, как дешево я поступил.
Это напоминало мне детство. Не знаю, почему принято считать, что в детстве человек счастлив, типа детство беззаботно, по-моему, все как раз наоборот. Я помню – у меня всегда было что-то, что не давало мне покоя: порвалась новая водолазка, а я не сказал мачехе; получил двойку за четверть по математике, не сказал отцу, а родительское собрание приближается; или какой-нибудь старшеклассник возненавидел по совершенно непонятным причинам. Вроде бы все нормально, но постоянно держишь в памяти эти мелочи, и они не дают покоя.
Так же было теперь у меня с этой историей про смертельно больную девушку.
Я не знал, кому можно раскрыть эту неприятную тайну. Несколько раз я хотел рассказать об этом Наде, еще когда мы жили вместе. Нужно рассказать, напоминал я себе, если я не расскажу кому-нибудь об этом, и на меня вдруг упадет самолет или переедет каток, я так и умру с грязной совестью.
– Знаешь, что…
– Что?
– Я должен кое-что сказать, иначе я буду гореть в аду.
– ?
– …Не знаю даже, с чего начать… один раз я захотел побыть несчастным и сделал одну очень плохую вещь…
– Господи, что такое случилось?
– Вот, я тогда напился и чувствовал себя очень несчастным. И мне это даже нравилось. Так иногда в детстве завидуешь сиротам. И я тогда придумал себе, что у меня есть девушка. А у меня не было девушки. И что она, эта девушка, болеет раком и скоро должна умереть. И я несколько дней ходил и страдал и рассказал это нескольким людям. Пожаловался, чтобы они проявили уважение к моей судьбе и к моей несчастной любви. Вот. И сам даже поверил в это. И, наверное, они до сих пор думают, что это правда была…
Но на деле у меня так и не вышло ей это рассказать.
Я встретился с Васильевой в последних числах августа.
Нет, не сразу. Сначала, когда приехал домой, я почти две недели играл в компьютер. Брат приобрел диск с новой на этот момент, последней из серии, GTA San Andreas. Штука удивительная, я на две недели выпал из своей унылой реальности и углубился в ту реальность, которую предлагала игра. Я раскачивал мышцы, менял шмотки и подружек, гасил мудаков штабелями, обучался экстремальному вождению автомобилей, мотоциклов и даже самолетов. Удивительный мир открылся мне, но скоро я стал в нем Богом, прошел игру до конца, дал пизды Большому Смоуку, вернулся в реальность и позвонил Васильевой.
Мне хотелось увидеть ее, может, предложить ей быть со мной, не знаю, или хотя бы просто попробовать дружить с ней. Нет, было бы нечестно теперь предложить ей быть вместе, я это понимал, но хотел ее и хотел, чтобы она мне делала ежика, хотел гулять с ней вечерами и всего прочего, чего люди обычно хотят в таких случаях.
Когда я позвонил ей, она говорила довольно холодно со мной, но согласилась встретиться. Васильева велела подъехать назавтра в кукольный театр, он находился в центре на улице Весенней. Она выйдет после спектакля и погуляет со мной.
Я приехал раньше, там приятный сквер, нормальное место, спокойные лавочки, на которых часто пьют себе пиво неформалы и пидоры, и их никто не трогает; но пока еще никого не было, они все собираются ближе к вечеру. Не было ни неформалов, ни пидоров, я сидел и думал, что же я скажу Васильевой?
Я думал, что будет, если Васильева все еще хочет быть моей девушкой и если мы будем с ней вместе, не захочется ли мне уехать, и вообще стоит ли нам встречаться сегодня? Пошел дождь, я укрылся под деревом и смотрел на вход в кукольный театр. Васильева вышла, она была со своей подругой. Они меня не видели. У меня забилось сердце, вот почему я не остался с Надей, думаю, может, я что-то и перепутал, черт его знает, но Васильева казалась мне красивой и хорошей, диафрагма сжалась, и только Васильева была в центре всего мира. Я подождал чуть, глядя, как она говорит с подругой. Наконец они распрощались, подруга раскрыла зонт и пошла по своим делам, а Васильева осталась ждать меня под козырьком. Тогда я и подошел.
– Васильева? – нежно спросил я, как будто не веря глазам. И обнял ее.
