– Совет такой. Не раз и не два уже родители пациентов рассказывали мне о работе известной егорьевской целительницы – матушки Людмилы. Почему «егорьевской»? Да потому, что жила она и прием вела в нашем подмосковном Егорьевске – туда и ехать как раз через Люберцы, Красково и Шатуру. Говорили, что лечит она не столько тело, сколько душу. Что так же, как бабки-знахарки «заговаривают» больные места, лечит она словом больные души. У меня и адрес ее теперь есть, вот он! Сейчас-то он вроде ни к чему. А тогда отправил я Лиманову прямо туда, а раз водить она не умела, да и не смогла бы тогда – дал ей в провожатые нашего шофера, Леху Мокеева. Тут-то все и началось…
Вот как раз тут-то я и не удержался от клевания носом.
Глава 18
Прелюдия шабаша
И только частями, сквозь туман, смог дослушать рассказ моего верного Ерохи.
– Съездили они несколько раз – раза два-три, кажется. Сначала ей стало явно лучше – глаза оживились, и ноги перестала волочить, как старушка. Потом – будто стала задумываться… А потом и вовсе исчезла!
Тут я проснулся:
– Как исчезла?
– Да самым обыкновенным образом. Поехала, вроде, на очередной прием с Мокеичем, а на обратном пути вдруг вышла из машины, да и брякнула, мол, обратно в Центр не поедет. Мол, она уже здорова, за все спасибо – ей сейчас нужно побыть одной, решить для себя что-то. Так и сошла, прямо в Егорьевске, возле большой старинной церкви. Так и не вернулась!
Господи, как нас трясли потом! Кто только ни интересовался ее «пропажей»! Грозились и в суд подать, и руки-ноги переломать, да мало ли что еще! Но в суд – значило признать факт ее лечения, да не простого, а в «наркоманском» Центре – такого ни один продюсер позволить не мог! А руки-ноги… Как тут сбежались все – старые нянечки, детишки, матери, сторожа – как заголосили заполошно на всю округу – братки и сами не чаяли побыстрее убраться!
Венька замолчал и снова поглядел на меня. Я не мог ничего сказать – пока «переваривал» услышанное. И все же его предложение – в который уже раз сегодня! – меня удивило. Он спросил:
– Кир, слушай… Болтать надоело, да и поздно уже. Не хочешь, на сон грядущий, почитать немного из этой общей тетрадки?
Я так уже привык охранять эту бесценную тетрадку, что едва не ответил «нет» – но вовремя спохватился:
– Пожалуй, Венич, и чтоб никто не видел – не слышал. Меня самого в последний раз только Марина Марковна и спасла – меня и ту самую… школьную…
Венич как будто немного расстроился – точно не ожидал моего согласия. Или как раз ожидал всего того, что случилось? Как-то немного скованно мой друг поднялся и объявил, что разговор, для пущей конфиденциальности, переносится в самый дальний корпус.
– Кстати же, именно там и лечилась Лиманова. Ты-то теперь, как гончая, все о ней – добыча!
И впрямь – усталость не ушла, а растворила вату серого дремотного тумана, и вместо нее окружила меня точно свинцовой стеной. Стеной, которая отгораживала от всего лишнего, мелкого, житейского, всего, не связанного с накрепко привязавшей меня паутиной расследования. Тем вечером стена словно «отсекла» от меня и знакомую дорожку между дачных домиков, и нежный вечерний запах поздней настурции, и даже старую скамью и стол под елями, с теми самыми навечно вырезанными буквами…
А когда мы дошли до крайнего домишки, и, не постучавшись, ввалились прямо в прежнюю палату Зары Захарьевны, меня и вовсе полностью оглушило…
Скромные и даже слегка обшарпанные снаружи, домики Центра внутри располагали чистыми, ухоженными и неплохо оснащенными палатами. Конечно, если учесть вклад Центра в «здоровье нации», палаты могли быть и побогаче. На это мое постоянное ехидное замечание Венич всегда спокойно отвечал, что, с медицинской точки зрения, в палатах есть все необходимые средства, даже при самой страшной ломке. А с точки зрения внешнего комфорта – ему, например, лень – по поводу и без – мелькать на телевидении и торчать часами у чиновных кабинетов для того, чтобы «отечественные унитазы заменили на усовершенствованные импортные» – цитата! И вот именно в такой, спасительной для самых запущенных страдальцев, палате… лежал сейчас человек, явно нуждавшийся в самой действенной медицинской помощи!
Сначала, войдя с улицы, я просто ощутил тяжелый кислый запах – крови и блевотины. Войдя, увидел тело, распластанное на кровати. Я повидал, конечно, немало драк, сам не любил уклоняться при случае – но такого не видел давно. Особенно почему-то поразила меня нижняя часть лица лежащего на кровати: голова была слегка запрокинута, и через весь подбородок и шею тянулась страшная рана – как будто умелый мясник отрезал от туши длинные увесистые куски. Сейчас рана уже не кровоточила; но одно то, что ее не смогли забинтовать, видимо, из-за большой площади и глубины проникновения (медики, простите дилетанта!) и что вся кровь от подбородка до груди на наших глазах густела и схватывалась, как страшный кисель, впечатляло и надолго впечаталось в память…
А потом заговорил главный врач, Вениамин Сергеевич:
– Кир, ты не узнаешь этого человечка? А ведь вы виделись буквально вчера, поздравили, так сказать, друг друга с праздником согласия… Это ж Борис Иваныч Лиманов, собственной персоной! Он сейчас отойдет от наркоза – так, ничего серьезного, повынимали мелкие осколки – а я пока изложу тебе причину визита и его просьбу.
Он помолчал, а потом продолжил:
– Я понял, что в тот вечер, когда Лиманов приехал к кому-то с отчетом и сообщил, что до завтра решил оставить тебя в покое, а поутру вы все, дружной компашкой, не исключая даму, двинетесь ко мне в Центр, его доклада не поняли и не приняли. Наоборот, справедливо сочли наглой ложью. Я не понял только, чьей? Твоей, Маришиной или, может, самого Лиманова? Сочли ложью, выдали ему порцию горячих – и погнали прямо ко мне, забирать ту самую тетрадь. И объяснили, что все, что мы видим, – только репетиция, а если искомого не будет, тогда уж они разыграют настоящий спектакль!
Увидев, как я невольно судорожно схватился за карманы, Венич подмигнул:
– Нет-нет, кореш, все не так страшно. Даже из сочувствия к бедственному состоянию господина Лиманова я и не подумал бы тебя тревожить. Но Борис Иваныч предлагает иное: он умоляет всего лишь, чтобы ты – сам! – дочитал ему скандальные записки, до самого конца.
И если там не упомянуты некие сведения и не названы некие имена и псевдонимы – он берется сам убедить в этом своего неведомого шефа, – Вэн пожал плечами, – а я готов ему поверить – ведь на кону его собственная шкура! Времени у нас немного – если до рассвета успеем – вкачу ему промедольчику да отправлю подальше на «долечивание», места он знает. А помереть – до утра не помрет. И вообще – ему не так плохо, как ты думаешь. У меня здесь бывало и хуже – так что я кумекаю – действовать надо, – все равно, пока записи у нас, покоя, видно, мы не дождемся.
Мне ничего не оставалось, как согласно покивать головой, устроиться поудобнее у кровати новообретенного пациента, и еще раз раскрыть заветные страницы и увидеть легкий летящий почерк… Борису Иванычу Лиманову, персонально:
