Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
— Рюкзак сними, ээ, — сказала она, взведя курок.
Я подумала, что, если Богу мой рюкзак не мешает, то бабкаёжка как-нибудь переживет. Рюкзак у меня был пустой, я в него собиралась купить хлеб насущный на обратном пути. Мой пустой тряпошный рюкзак прочертил между мной и бабкаёжкой водораздел. Границу между православием и православием. Не мир принес я вам, но рюкзак. Не стреляй в меня, милая Яга, не стреляй, и вообще, зырь — у меня вот тут вот, вот он — тоже крестик есть.
Поздно.
Пиф-паф.
Ойёёй.
Потом я опять видела, как пилят деревья. Почему-то их пилили еще активнее, чем прежде: вероятнее всего, город В. готовился к зиме, и ему, как обычно, катастрофически не хватало дров и тепла.
Мне тоже всегда не хватало дров. Почти все, кто мне необходим, живут за девять тыщ километров отсюда.
Остальные — за семь.
Некоторые — за двенадцать. «Ты только нееее плачь, бедное животное, неее плачь…»
Не «Muse», нет.
В Мск в тот раз было так замечательно, что я немедленно рванула обратно в город В.: забрать Банцена и продать квартиру с видом на Босфор. Но замешкалась, глядя в окно, а потом нечаянно научилась летать — в любую погоду, хоть под дождем, хоть под снегом.
И однажды снег шел всю ночь.
Уже незадолго до отъезда мне приснилось, будто беру большие портновские ножницы с зелеными ручками и сквозной дыркой посреди лезвий (эти ножницы реально существуют в природе и живы до сих пор. Это мамины ножницы. Когда моему младшему братцу было года полтора, он перерезал ими шнур у включенной в розетку настольной лампы, отсюда и дырка в лезвиях), подхожу к зеркалу и аккуратно срезаю себе сначала челку, затем — пряди у висков, после чего собираю остальные волосы в хвост и обстригаю его под самый корень.
И очень нравлюсь себе в зеркале после стрижки.
Оставалось продать квартиру, но это совсем не было сложно: в нашем тихом закутке над самым морем постоянно спрос на недвижимость. Хороший район. Замечательный. Лучше всех. Я взяла ножницы, подошла к зеркалу и обстригла себе волосы. Сперва — челку, потом пряди с висков, а потом собрала остатки волос в хвост и обкорнала его под корень. Так, чтобы сон уже сбылся.
Банцен, ты хочешь в Москву? Мы полетим с тобой в багажном отделении. Не одному же тебе там сидеть.
Он родился мне в ладони. Остальные семеро тоже родились мне в ладони, но Банцену я слишком коротко обрезала пуповину и уже этим самым обрекла нас с ним на совместную жизнь: продавать щенка с потенциальной пупочной грыжей — очень уж много объяснений с будущим владельцем. Так и остались — вместе и на всю жизнь.
И я не знаю, зачем все-таки полетела туда. Я давно запретила себе возвращаться в то место: меня там больше нет. Ни я, ни Яхтсмен не пытались выяснять подробности — сказано «поджог», значит, поджог. Тем более почти сразу мы с Яхтсменом и расстались — я отвлеклась и перестала придумывать себе его яхты, а когда обернулась, рядом уже никого не было. И мне совершенно не интересны причины, по которым убивают домики в лесу: в любом случае эти причины неуважительные. Но меня все еще тянет оглянуться. Каждый сам себе Лотова баба.
Впрочем, ничего страшного я там не увидела. Новые владельцы еще никак не проявили своего присутствия на бывшей моей территории. Дуб, когда-то росший за домом, стоял позади пустого фундамента, и эта композиция поразила меня своей нормальностью. Как будто бы так было всегда: пустой фундамент и дуб позади него. Дуб совсем оклемался после пожара. Набросал вокруг себя желудей — готовился к продолжению рода. Все хорошо. Также пахло кедрами. Рядом с фундаментом валялось блюдечко темного французского стекла. Я подняла его и сунула в карман. Привет из той жизни, от которой у меня остался только Банцен.
Через три дня после пожара мне привезли его почти случайные люди. Он был единственным, кто остался, он был цел и почти невредим, если не считать две продолговатые проплешины на рыжей шкуре — видимо, в его вольер падали горящие щепки — я обняла его и поняла, что три дня не дышала. Я и сейчас иногда перестаю дышать — это случается обычно во сне, когда мне снится солнечный квадрат на полу веранды. В доме всегда было солнечно. Я смотрю на этот квадрат и не дышу, боясь проснуться и перестать его видеть, и чувствую, что еще немного, и уже не смогу вернуться сюда, где этого квадрата нет. И тогда ко мне приходит Банцен, и я всякий раз успеваю вынырнуть, держась за его шею.
Мы будем жить долго, а потом опять поселимся в доме. Там он наверняка целый, в нем абсолютно все счастливы, а на полу веранды всегда солнечный квадрат.
Иногда мне казалось, что в Мск я летать не смогу: там другая плотность воздуха — легче дышать, но воздух не будет держать меня. И тогда я разбегусь в железобетонный забор, прицелюсь головой и взлечу в полуметре от. А Бог поймает меня за шкирку и скажет: «Дура! А если б в глаз?» — и посадит к себе на колени.
Но у меня уже не осталось никаких сил и совсем-совсем никакого выбора.
Просто некуда отступать.
Просто я ненавижу город В.
Просто восьмого раза не будет.
Снилось еще, что пишу рассказ про мужика, у которого в животе жили собаки. По ночам они там у него выли.
Потом снилась фраза, которую можно выдать за истину. Бегущей строкой на крыше музея им. Арсеньева было написано буквально следующее: «Хорошо быть женщиной — какой бы сукой ни была, никто не назовет ни мудаком, ни пидорасом». Когда я сплю, я что-то типа гения.
А когда не сплю, то часто с удивлением оглядываюсь вокруг. У меня очень много вещей, как ни странно: видимо, мне только кажется, что я всю дорогу валяла дурака. У меня есть все, что нужно для нормального быта и вообще жизнедеятельности: довольно дорогая стиральная машина, большой холодильник, столы-кресла-диваны. Посуда. Постельное белье, подушки и одеяла. Книги. Нераспроданные картины ручной работы. Новые глиняные люди и звери. В отличие от прежних, тех, что остались в сгоревшем доме, эти более жизнерадостны: может, у них есть способность видеть будущее, и они усматривают в нем повод для оптимизма.
Много цветов. Их я, конечно, оставлю в городе В., хотя расставаться с ними жалко. Вот эту гардению я нашла в луже рядом с помойкой — в тот же день, когда поселилась в квартире над Босфором. По гардении с увядшими уже листьями проехала машина, вдавив ее в грязь. Я прошла уже было мимо, но вернулась почему-то и вытащила дохлый цветок из лужи. У него оказалось целое, не поврежденное корневище. Дома я отмыла растение и запихала в банку с антибиотиком, а на следующий день увидела чудо: за ночь гардения набрала бутоны. С тех пор она цветет практически не переставая, и оставить ее в городе В., отдав в чужие руки, я не могу. Гардению возьму с собой.
Подаренная Ласточкиной пальма раскинула руки на полтора метра в стороны. Фикусы — ботаническая моя страсть — превратились в красивые деревца. Мне не довезти их до Мск живыми. Так что пусть они будут здесь, в городе В. А в Мск мне обещали надарить разных отростков, каких здесь сроду нету.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
