Уилт тоже заглянул в комнату и посмотрел на плюшевого медведя и лошадь-качалку.
— Это игрушки Гаскелла. Ему нравится с ними играть, — сказал он.
— Мне послышалось, вы сказали, что не знаете, есть ли у них дети? — сказал инспектор.
— У них нет детей. Гаскелл — это доктор Прингшейм. Он биохимик и, если верить его жене, недоразвитый. — Инспектор задумчиво взглянул на Уилта. Пора было уже подумать о его официальном задержании.
— Я полагаю, вы не собираетесь сейчас признаться? — спросил он без особой надежды.
— Не собираюсь, — ответил Уилт.
— Я так и думал, — сказал инспектор. — Ладно, увезите его в участок. Я подъеду попозже.
Детективы взяли Уилта за руки. Это было последней каплей.
— Отпустите меня, — закричал он. — Вы не имеете права. Вы должны…
— Уилт, — заорал инспектор Флинт. — Я даю вам последний шанс. Если вы будете сопротивляться, я сейчас же предъявлю вам обвинение в убийстве вашей жены.
Уилт сдался. Ничего другого ему не оставалось.
* * *
— Винт? — спросила Салли. — Ты же говорил про рулевое управление?
— Значит, я ошибся, — огрызнулся Гаскелл. — Это не рулевое управление. Винт сломался. Наверное, на него что-нибудь намоталось.
— Например?
— Например водоросли.
— Почему же ты не спустишься и не посмотришь?
— В этих очках? — спросил Гаскелл. — Я ж ничего не увижу.
— Ты же знаешь, я плавать не умею, — сказала Салли. — Из-за ноги.
— Я умею плавать, — сказала Ева.
— Мы обвяжем вас веревкой, вы не утонете, — обнадежил ее Гаскелл. — Нужно только нырнуть и пощупать, нет ли там чего внизу.
— Мы знаем, что там внизу, — съехидничала Салли. — Грязь.
— Вокруг винта, — уточнил Гаскелл. — И если там что есть, то надо снять.
Ева спустилась в каюту и надела бикини.
— Честно. Гаскелл, иногда я думаю, что ты это нарочно делаешь. Сначала рулевое управление, теперь винт.
— Ну, надо все проверить. Мы не можем стоять и прохлаждаться, — Гаскелл был явно раздражен. — Мне завтра утром надо быть в лаборатории.
— Об этом раньше надо было думать, — возразила Салли. — Теперь нам только не хватает проклятого Альбатроса[10].
— По мне, так у нас уже есть один, — продолжал злиться Гаскелл. В этот момент Ева вышла из каюты, надевая купальную шапочку.
— Где веревка? — спросила она.
Заглянув в ящик, Гаскелл вытащил веревку и обвязал ею Евину талию. Ева перелезла через борт и плюхнулась в воду.
— Какая холодная! — взвизгнула она.
— Это из-за Гольфстрима, — объяснил Гаскелл. — Он сюда не доходит.
Ева немножко проплыла и встала на ноги.
— Здесь ужасно мелко и полно ила.
Держась за веревку, она обошла катер и стала шарить под кормой.
— Я ничего не нахожу, — крикнула она.
— Должно быть, подальше, — подсказал Гаскелл, глядя на нее. Ева погрузила голову в воду и нащупала руль.
— Это руль, — объяснил Гаскелл.
— Разумеется, — ответила Ева. — Сама вижу, я же не дурочка.
Она снова исчезла под катером. На этот раз она нашла винт, но на нем ничего не было.
— Здесь просто очень много ила, вот и все, — подтвердила она, вынырнув. — Грязь вдоль всего корпуса.
— Ничего удивительного, — заметил Гаскелл. — Мы ведь и застряли в грязи.
Ева снова нырнула, но и на валу ничего не обнаружила.
— Что я тебе говорила, — сказала Салли, когда они подняли Еву на борт. — Ты заставил ее туда лезть, просто чтобы посмотреть на нее в пластиковом бикини и в грязи. Иди сюда, крошка Боттичелли, Салли тебя помоет.
— О, Господи, — вздохнул Гаскелл. — Пенис, встающий из волн. — Он вернулся к двигателю. Может, забились шланги подачи горючего? Не похоже, но стоит попытаться. Не могут же они торчать в этой грязи вечно.
На верхней палубе Салли поливала Еву из шланга.
— Теперь нижнюю половину, дорогая, — сказала она, развязывая шнурок.
— Салли, не надо, Салли.
— Губки-крошки.
— Салли, вы просто невозможны.
Гаскелл сражался с гаечным ключом. Вся эта касательная терапия начинала на него действовать. И бикини тоже.
* * *
Тем временем директор техучилища изо всех сил старался умиротворить комиссию по образованию, которая требовала полного расследования практики найма на работу на отделении гуманитарных наук.
— Позвольте мне пояснить, — сказал он, набравшись терпения и оглядывая членов комиссии, представляющих деловые и общественные круги. — В Указе 1944 года об образовании сказано, что ученики должны освобождаться от своей основной работы и посещать дневные лекции в техучилище…
— Мы это знаем, — сказал строительный подрядчик, — как я то, что это пустая трата времени и денег. Стране было бы куда полезней, если бы им разрешили заниматься своим делом.
— Лекции, которые они посещают, — продолжил директор, не дожидаясь, когда вмешается какой-нибудь общественно-сознательный член комиссии, — профессионально ориентированы. Все, за исключением одного часа, одного обязательного часа, отведенного на гуманитарные науки. Основная трудность с гуманитарными науками в том, что никто толком не знает, что это такое.
— Гуманитарное образование означает, — вмешалась миссис Чэттервей, которая считала себя сторонницей прогрессивного образования, и выступая в этой роли, сделала немало, чтобы повысить уровень безграмотности в нескольких дотоле вполне благополучных начальных школах, — привитие социально обездоленным подросткам, прочных гуманитарных взглядов и развитие их культурного кругозора…
— Это означает, что их следует научить читать и писать, — сказал директор фирмы. — Какая польза от рабочих, не умеющих прочесть инструкцию.
— Это означает все, что заблагорассудится, — поспешно сказал директор училища. — Теперь, если перед вами стоит задача найти преподавателей, согласных провести свою жизнь в классе с газовщиками, штукатурами или наборщиками, которые вообще не понимают, чего ради они там оказались, при этом обучая их предмету, которого, строго говоря, не существует в природе, вы не можете себе позволить быть слишком разборчивым в выборе сотрудников. В этом суть проблемы.
Комиссия взирала на него с сомнением.
— Не хотите ли вы сказать, что преподаватели гуманитарного отделения не являются творческими личностями, преданными своему делу? — воинственно спросила миссис Чэттервей.
