Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
В отличие от меня, Пугалу здесь явно нравилось. Оно приободрилось и ковыляло впереди, вот-вот собираясь пуститься в пляс. Я знал, что оно чувствует и какие желания его обуревают. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, затем я негромко сказал:
— Сейчас многие умирают, но это не значит, что тебе есть до них дело. Они не твоя забава, и я бы расстроился, если бы ты решил питаться их болью.
Оно тут же помрачнело, словно солнце во время затмения, хотя лыбиться не перестало. Улыбка у Пугала столь же опасная штука, как его серп. Некоторых она должна была пугать до потери пульса. Я немного прикинул и нашёл компромисс:
— Синьор Ланцо сказал, что ещё не всех убийц, насильников и мародёров забрала болезнь. Я знаю, тебе нужна свежая кровь, иначе рано или поздно ты сорвёшься, и от этого всем нам будет только хуже. Так что не вижу причин сдерживать твой серп в тех случаях, если ты встретишь настоящих шакалов и гиен. Но пообещай мне, что будешь умерен и не станешь рубить всех жителей направо и налево.
Оно поспешно кивнуло, опасаясь, что я передумаю.
Имею ли я право спускать его с поводка? Проповедник сказал бы, что нет. Но он пока далеко, так что некому бередить мою совесть. К тому же я не видел трагедии в смерти существ, которых по ошибке сочли людьми.
— Я направляюсь в палаццо кардинала, и, если ничего не изменилось, там будут другие стражи. Постарайся не попадаться им на глаза. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь из вас пострадал.
Пугало выслушало, снова кивнуло, и наши дороги разошлись. Оно потопало в сторону догорающих развалин пригорода и кварталов бедняков. Ветер сейчас как раздул оттуда, пролетая над левым рукавом Месолы, узким и порожистым, вливающимся в морской залив с юго-запада, и приносил запах гари, золы и едкого дыма, которые хоть немного сглаживали смрад смерти.
Поле, находящееся за городскими стенами, превратилось в огромное кладбище. В первые дни эпидемии жители копали братские могилы, теперь же, когда стало не до этого, трупы сваливали в небольшие ямы или просто-напросто в кучу, у леса, как можно дальше от стен.
Здесь в предрассветном свете каркало вороньё, и бродили жалкие тени — те, кто выжил и пытался похоронить своих родственников. Впрочем, кроме них, я уверен, были и иные существа, ничуть не напоминающие людей и приползшие из леса полакомиться мертвечиной. Я объехал это место стороной, глядя, как на берегу реки горят несколько погребальных костров для тех, кому не хватило места в могилах.
Когда я въезжал в настежь распахнутые ворота, мимо проехал воз, гружённый мёртвыми. Лишь малая их часть была облачена в саваны, остальных болезнь изуродовала до неузнаваемости, во все стороны торчало смешение рук и ног — тёмно-синих, высохших, покрытых коркой запёкшейся крови. Двое мужчин, правящих возом, в разорванных на груди рубахах и колпаках, скрывающих лица, вели под уздцы уставшую лошадь. На меня они даже не посмотрели.
Узкая улица, поднимающаяся в горку, была пуста, если не считать нескольких трупов тех, кто умер этой ночью. Их ещё не успели убрать, и ворон, сидевший на карнизе трактира, как раз собирался отзавтракать. До улицы Обезьян отсюда было кварталов семь, и я предполагал, что зрелище меня ждёт не из приятных. Во всяком случае, не такое, с которого стоило бы начинать новый день. Но я ошибся. Мёртвых было гораздо меньше, чем я думал. В этих районах всё ещё ходили уборщики, кричали, надрывая голос, что собирают трупы.
При мне двое молодцов выволокли из дома целую семью и стали бросать умерших на мостовую. В доме, надрываясь, плакал ребёнок. Его вынесла какая-то старуха и понесла прочь, подальше от мёртвых родственников.
Я проехал мимо Санта-Мария-делла-Налетте — красивой церкви, сложенной из розоватого камня, на колокольне которой не смолкал набат. Здесь оказалось довольно много людей, свято молившихся о прощении. Где-то четверть из них выглядела больными. Измождённый священник помогал прихожанам, чем только мог.
Повсюду царили смерть, отчаяние и страх. Люди уже не сражались за свои жизни. Они просто ждали решения высших сил, кому из них жить, а кому умереть. Эта овечья покорность, отупляющая сознание, была не менее страшна, чем сама болезнь.
Я пересёк горбатый мост через узкий речной канал, мельком взглянув на раздувшиеся трупы, плавающие в воде, и оказался в богатых кварталах, где меня ждали разорённые дома и палаццо с выбитыми окнами и дверями. Многие особняки сожрало пламя недавнего стихийного пожара, но большинство из них уцелело. Фонари, подвешенные на стальные крюки, горели лишь в редких местах, отчего здесь было темно и мрачно.
Одиночные горожане, изредка попадавшиеся мне на пути, сами казались сотканными из тьмы, призраками, жизнь которых уже завершена. Мимо прошла заплаканная женщина, баюкая на руках узелок. Она плакала столь жалобно, что я окликнул её, желая помочь, но несчастная покачала головой в тёмном кружевном платке и даже не остановилась.
Из-под опрокинутого стола, выброшенного со второго этажа зажиточного дома, метнулась крыса. Впереди улицу пересекла лёгкая невысокая тень. Кажется, ребёнок, но я не был готов за это поручиться. Вполне возможно, что это кто-нибудь из иных существ, умудрившихся пробраться в город. Сейчас для них наступила настоящая вольница, ведь люди вокруг дохнут как мухи.
Тяжёлые волны смерти густой рекой вытекали из молчаливых домов и из-за заборов, из парков, церквей и разорённых лавок, смешиваясь с липким страхом, убивающим тех, кто ещё держался на ногах, точно так же, как убивал их мор.
Возле старых платанов три упитанные собаки рвали лежащий на животе, порядком разложившийся труп. Рядом с этой ужасной картиной сидела женщина в дорогом бордовом бархатном платье. У неё были прекрасные золотистые волосы, которые не мог затемнить даже властвующий на улице мрак. Она ещё была жива и тихо стонала, но её окровавленная кожа уже приобрела бледно-голубой оттенок. Было понятно, что этот час она не переживёт.
Юстирский пот — страшная штука. Он начинается совершенно невинно — с лёгкой сыпи на незначительном участке кожи, обычно на тыльных сторонах запястий или предплечьях. Затем сыпь разрастается, превращается в тёмно-синие волдыри, которые лопаются кровавой пеной, с ознобом, жаром, потливостью, болью в костях и суставах, сухостью во рту. После приступа лихорадки начинается сильная рвота, резкая боль в животе, судороги. Это может чередоваться с новыми волнами лихорадки, а может сразу привести к последнему этапу.
Сквозь кожные поры, словно пот, начинает сочиться кровь. Многие из заболевших бредят, многие впадают в агрессивное безумство, бешенство, остановить которое можно лишь клинком или пулей, и это милость для тех, кто встал на дорогу такой смерти. Потому что утром ты можешь быть здоров, а к ночи уже стать посиневшим, скрюченным трупом, который зароют в землю, разумеется, если будет кому этим заниматься.
На воротах большой усадьбы висело прибитое гвоздями изуродованное тело. Его ноги были обглоданы до костей. Слишком рано для людоедства, до голода ещё далеко, люди гибнут быстрее, чем кончаются продукты на складах и в лавках, а значит, здесь погулял кто-то из тёмных душ, потому что на собак это никак не похоже — слишком большие зубы.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
