Индия могла поставить под ружье около двух миллионов человек уже через пять часов после начала войны. В стране началась всеобщая мобилизация.
Не смотря на все усилия, наши войска терпели поражения. Колоссальные жертвы несли украинский, белорусский и русский народы. Вина в этом была не столько в неумении командовать на всех уровнях, сколько в плохой обеспеченности и обученности войск, устаревшей технике, которая не выдерживала сумасшедшего ритма современного боя. И сейчас только зарождалось перевооружение армий. В основном все держалось на героическом труде солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров.
Пока в верхах совещались, как лучше бить американцев, наши войска продолжали стоять насмерть, обильно поливая севастопольскую землю горячей славянской и китайской кровью. Наступательная операция провалилась с треском и большими потерями для нас.
В середине февраля участок обороны вокруг Севастополя сузился на пять километров по всей длине укрепрайонов. То есть первый эшелон обороны был полностью оставлен. На улицу уже страшно было выходить как днем, так и ночью. Так как продолжала господствовать авиация противника. Город изменился до неузнаваемости — сплошные руины. Жилые многоэтажки обнажили свои арматурные конструкции.
В связи с тем, что отмобилизовывать уже никого не было, нас начали расформировывать. Оно и понятно — в каждом военкомате добрых полтора десятка офицеров и прапорщиков. Процентов сорок из которых были кадровыми офицерами или как сейчас модно говорить — были контрактниками. А недостаток кадровых военных в действующих частях ощущался особенно сильно после неудавшейся Евпаторийской наступательной операции. И нас было решено передать в распоряжение Командующего СОРа. Пятого марта приехала ликвидационная комиссия. Мы подготавливали картотеки и документы к сдаче в архив. Оставалось только сдать имущество. Но приехал какой-то генерал из штаба и сказал все сжечь, потому что реальной возможности эвакуировать на Большую землю документы нет. Возле балки наши бойцы выкопали яму, все документы свалили туда и закопали, потому что жечь нельзя было ничего, потому что днем дым наводил авиацию противника, а ночью зарево. Правда все перед этим облили отработанной аккумуляторной кислотой добытой у танкистов. На следующий день приехали две фуры и сложили туда все оставшееся имущество.
Перед расформированием решили устроить прощальный вечер — «выпускной бал». Опять скинулись продуктами, с которыми с каждым днем становилось все хуже и хуже. Спиртного в городе уже и не найдешь. Было решено пустить весь наличный спирт. «Отвальная» как раз совпала с восьмым марта. И было решено убить двух зайцев сразу.
Опять накрыли стол в ЗПУ. Вечер проходил как пир во время чумы — так же весело. Я и Оксанка знали, что раскидают по разным частям, пока она не уйдет в декрет. Поэтому веселиться тоже особо не хотелось. Да и многие знали, что больше никогда не встретятся, а если и встретятся, — то уж очень не скоро. Когда пришел день расформирования, он мне очень хорошо запомнился тем, что у меня было такое паршивое настроение, которое можно сравнить с состоянием, когда ты отводишь на усыпление свою собаку или расстаешься с любимой девушкой навсегда. Шутка ли, в этом здании прошло три года моей жизни. Здесь обрел уважение, авторитет, познакомился, женился и живу с Оксанкой. И коллектив был неплохой. Жалко, что все так плохо заканчивается. Мы с Оксанкой условились, что куда бы нас не раскидало связь держать через ее маму. Жена надеялась, что оставят вместе. У меня было другое мнение, но вслух его не высказывал, чтобы не расстраивать свою ненаглядную. Скорее всего мне предстоит стать командиром какого-нибудь взвода, а она где-нибудь в штабе осталась бы. Нет, наоборот было хорошо, если бы мы служили вместе, но не хочу, чтобы она попала на передовую. А в идеале, было бы неплохо вообще выслать на Большую землю, чтобы спокойно воевать.
Внезапно где-то провыла сирена воздушной тревоги. И послышались оглушающий свист взлетающих ракет из рядом стоящей в балке между Победой и Горпухой пэвэошной позиции. Рокот самолетов, разрывы и захлебывающиеся трели «Шилок». Все выбегали из ЗПУ и прятались в щелях вокруг двора военкомата. Я держал Оксанку за руку мертвой хваткой, потому что боялся потерять в суматохе. Она еле успевала за мной. Кто-то крикнул: «Наша!». В метрах двадцати от нас взорвалась бомба. Бросился на жену и постарался закрыть собой, но она упала рядом. Когда комья земли, асфальта и осколки перестали падать, поднял голову. Взял за руку свою суженную, но что — то в ней не то — какая-то она дряблая и податливая. Привстал на колени и посмотрел вниз. Оксанка лежала и возле головы образовывалась красная, почти черная, лужица крови. Лицо было спокойное и умиротворенное. А черные глаза неподвижно уставились в небо, где все еще продолжался налет. Сначала провел по ее голове рукой, потом взял за затылок. Рука нащупала горячий зазубренный край торчащего из затылка осколка. Не поверил и пощупал ее пульс. Она не страдала…
Взял ее на руки и встал в полный рост. Не обращая внимания на бомбежку, понес тело обратно в ЗПУ. Шел и беззвучно выл, слезы помимо воли катились из глаз. В голове ни одной мысли. Только боль, пустота и чувство вины, что не уберег. Занес ее в наш отгороженный угол. Положил на кровать из двух панцирных поставленных вместе. Руки и камуфляж были измазаны грязью и кровью вперемежку. Сел на табуретку и заплакал. Первый раз в своей взрослой жизни рыдал. Потом зашли ребята из экипажа радиостанции и вывели меня на улицу. Упирался, не хотел уходить, пока не заломали и не вывели. Все как могли утешали.
Потом целый день меня не пускали в ЗПУ. Сидел в щели и курил. Ко мне зашел наш замполит капитан 2 ранга Востриков. Мужик он вроде ничего, душевный. Зам сел рядом со мной и попросил сигарету. Подкурив от зажигалки, с минуту посидел молча, видимо собирался с мыслями. Достал из запазухи бушлата целлофановый пакет.
— Володя, вот ее личные вещи, письма и похоронка. Если хочешь, я напишу ее родителям. Остальное в ЗПУ.
— Нет, я сам. Спасибо, Михаил Иванович.
— Ты вообще как? Нормально? Володя, не делай глупостей, хорошо?
— Да, конечно. Самоубийством я ее к жизни не верну. Но мстить буду до конца жизни. Или пока не убьют, или пока не повешу ее фотографию на стене Белого Дома в Вашингтоне.
— Это правильно, Володя. Послушай меня, тебе необходимо уехать отсюда. Нас все равно расформировывают… Не было б войны, я бы тебя в отпуск отправил, но… Она тебя очень любила. Ты уж извини, но мы прочитали ее некоторые письма… Давай ее помянем, — и с этими словами он снял с пояса под бушлатом флягу.
Михаил Иванович налил спирт в крышечку от фляги. Из кармана достал пачку русских галет и баночку сосисочного фарша. Перочинным ножиком вскрыл банку и поставил ее на пол щели.
— Пусть земля ей будет пухом! — сказал он и опрокинул крышечку в рот, а потом зеленой пластмассовой ложкой зачерпнул из банки фарша и, намазав его на галету, отправил в рот. Я тоже опрокинул крышечку, но закусывать не стал. Хоть и чистый спирт. — Ну ладно, Володя, я пойду.
Когда замполит вышел, я еще с минуту сидел и курил. Растоптав, бычок каблуком ботинка, взял пакет. В нем лежали: удостоверение личности, жетон с личным номером, паспорт, фотографии отца, матери, сестры и моя, которую я отдал в личное дело, но она видимо украла ее оттуда, рабочий блокнот и серый лист формы 17БП — похоронка. А также флакончик духов, перетянутая бечевкой пачка писем. Перерезал ножом бечевку и начал смотреть письма. В основном от матери, которая, судя по адресу, находилась в Черкесске, Краснодарского края у родственников, от сестры Насти, которая с мужем служила под Одессой, от отца, которого по мобилизации отправили в Киев на переподготовку. Было одно недописанное, к матери. Взял его и невольно пробежал глазами. Письмо было оптимистичным. Она хвасталась, как у нас с ней все хорошо, что после войны обязательно приедем к ней, а потом будем привозить внуков. Потому что она очень хочет ребенка от меня и о том, что все получилось, то есть забеременеть. Эх! Оксанка, Оксанка!!!! Чиркнул зажигалкой и поднес лист к пламени, тот не заставил себя долго упрашивать и загорелся сразу. Пожирая строки неотправленного письма. Так сжег все письма, оставил только конверты с адресами родных.
