Ничуть не поссорившись с самим собой по этому поводу, я вторично поворачивался спиной, терпеливо спускался вдоль забора к камням, сворачивал налево — и через минуту проклятый сарай вновь появлялся прямо по курсу.
Тихо порицая себя за то, что дал жеребенку клятву вернуться через минутку, я стал размышлять. Одно из двух: либо все шатры в святилище строились по типовому проекту, либо… либо я заблудился, как Алиса в Стране Дураков. Куда бы я ни двигался, непременно возникал в итоге у палаточного городка — наконец, опустившись возле шалашика на траву и устало прикрыв глаза, я все понял.
Я не мог выйти из чтища. Я не был стожаричем. Я был москвич, жаба меня уешь.
Тут как раз наступила полночь. И началось настоящее шоу. Представьте себе такую предельно голливудскую тучу — сине-багровую, с прожилками молний — она, разумеется, движется на зрителя. Представили? Гут. А теперь вообразите не одну такую тучку, а целый грозовой фронт, трепетно-лиловый на черном небесном фоне, оранжево распухающий изнутри — совсем как в мультфильмах Диснея. Получилось? Нет-нет, погуще краски! Вот так. Давайте подсветим всю эту громаду божественного гнева алыми сполохами — чуть-чуть снизу, о’кей? Итак — разбухшие тучные груды задавливают небо — и… обрываются вниз ливнем! Чувствуете, как это нравится зрителю! Зритель просто тащится лицом по мокрой травке, загребая руками мусор и задыхаясь от восторга. Не останавливайте камеру! Ничего, что герою плохо и даже как будто дурно — зато какая сцена удалась!
Тучки врезали по пожару тугим и плотным дождем, пахнувшим электричеством. Дистиллированная вода гремуче упала с небес, ударила по ломким спичкам горящих сосен, расшвыряла по скользкой глине лошадей и расплющила в песок шатры и сарайчики. Вот. А потом кино закончилось. Стало по-ночному черно и сыро; притихло жалобное ржание, и герой, оторвав гудящий затылок от бетонного основания каменной лавочки, философски улыбнулся.
Это вернулся Стожар. Он задавил пожар, разрушив собственное пламеневшее святилище: на вершине холма остались только такие несгораемые явления, как грязь, глина и мокрая трава. Теперь лысая верхушка была ровно и скупо осыпана легкими медными бликами — и на самом верху, среди собственной ауры и раскисшего пепла сидел кто-то маленький и горбатый — черная рахитичная фигура на фоне блесток магии.
Несмело потянулись снизу, из остатков леса белые кони, смытые волнами грязи, исхлестанные дождем. Тихо пошли, родимые, огибая обломки кумиров и выгоревшие арки, на поклон к хозяину. Огромный, пожелтевший от мокрого песка жеребец проплюхал копытами мимо моего тела — и призывно покосился: что, дескать, разлегся, волчья сыть?
Я вздохнул и последовал за ним, вытряхивая из-под кольчуги песок и влагу. Вокруг горбатого шефа образовалась целая тусовка: лошади; собаки и — кто бы мог подумать! — мокрые дрожащие фигуры людей. Подданные окружили начальника многослойным кольцом. Ритмично работая локтями, я углубился в массы, и вдруг из толпы плеснуло знакомым неоновым фиолетом — яркие кошачьи глазки!
— Привет нудисткам! — зычно обрадовался я, и вокруг испуганно зашарахались лошади и старухи. — Стозваночка моя, я вернулся! Давай чай пить!
— Спей за мною! — возбужденно и поспешно шепнула амазонка — и, увернувшись от моего девственного поцелуя, выскользнула из толпы в темноту. Мне сразу стало скучно среди четвероногих — толкаются, звери такие, все копыта оттоптали.
Как известно, гоняться за неодетыми девушками по лесу — это очень банально. Это на двойку с минусом. Пусть так: я не претендую на оригинальность в вопросах здорового секса. Замечу лишь (в фигурных таких скобках), что во мраке узкая подвижная спинка блестела на бегу очень даже эротично. По мне, например, — так в самый раз. Я уже настигал свое голубоглазое счастье, как вдруг — счастье замерло у огромного пня, высоко черневшего во мраке — И грациозно обернулось к читателю лицом.
— Ну! Полезай на колоду! — тихо приказала нудисточка, немного задыхаясь и забрасывая за спину распустившуюся косу. Звездная пыль мгновенно легла на приподнявшуюся грудь, высветив невозможную кривизну юного бюста, — я вздрогнул и всем сердцем потянулся навстречу.
— Тпр-р-ру!!! — властно прикрикнула молодая наездница, хлестко отбиваясь и выжигая мне глаза жестким фиолетовым излучением — быстро ухватившись пальчиками за обожженный сук, торчавший из гигантской колоды, она легко и сладко запрыгнула наверх — и закачалась на самом краю, едва удерживая кончик спасительной ветки.
Пень был размерный — метра два в диаметре и около полутора в высоту. Гибкие девичьи коленки мелькнули прямо перед глазами — и я тоже прыгнул наверх, чтобы спасти ее, такую маленькую и нестабильную, чтобы обогнуть ее мужественной рукой, ограждая от неминуемого падения!
Глупый, глупый Мстислав. Пень был совершенно выжжен изнутри — девочка балансировала на узких прогнивших стенках. Я влетел в ловушку головой вперед — руки скользнули в гнилую пропасть дупла, ногти впились в трухлявое дерево, — но девочка услужливо подтолкнула меня очаровательной ножкой — вниз, в провал, в чью-то мрачную берлогу.
— Передай поклон батьке! — услышал я, падая, звонкий смех коварной амазонки где-то невозвратимо наверху — отбивая конечности о стенки колодца, обманутый герой низвергся навстречу новым приключениям.
ДНЕВНИК АЛЕКСИОСА, князя Вышградского
Глава первая. Понедельник
Языческий лес. — О нечисти. — Экспозиция. — О нехристях. — Я становлюсь князем. — История Геурона. — О правителях. — Купечество как социальный союзник. — Смута. — Темный почтальон. — Устье Сольцы. — Планета-ангел
Я проснулся в лесу, но лес был как храм. Я лежал в острой утренней траве, рядом с проваленным деревом, ствол которого сплошь облеплен скользкими грибами. Вверх от меня, от травы и грибов обрушивались в небо тесные черные столбы тонко заточенных сосен — зыбкая лесная готика. Где-то в меркнущем небе двигались их вершины, гулко касаясь друг друга — но здесь, внизу — ночная тишина.
Это был храм незнакомого бога — его влажная магия повсюду. Она стекала по сосновым стволам в траву, она поддерживала в стоячем воздухе грибные споры, дымчато-пахучие пылинки. Я лежал на полу храма. Здесь все дышало невидимым травяным кипением — и эта жизнь перетекала поверх меня, оставляя на коже следы от нервных лапок муравья, обволакивая яростно-многоголосым комариным писком. И только выше — где-то среди тонких фракций тумана — уже теплились слабые обрывки рассвета, наудачу провалившиеся с востока в темноту леса, в узкие щели промеж плотно пригнанных стволов.
А еще выше — уже совсем мертво, одинаковые колонны сосен… Только вдруг — перечеркивая стонущие вертикали деревьев, стремительно и немыслимо, словно прорезая себе путь во мраке, ударила слева направо серая бесшумная птица, которой нельзя бывать в этом храме. И сосны, будто расщепленные на уровне птичьего перелета, разом вздрогнули и сдвинулись, скрипя, обламываясь к земле ломкими кусочками игольчатых веток, пыльной крошкой коры… Тут же, просияв, ярче прожелтели по зеркальному воздуху солнечные блики — и уже совсем издалека донесся запоздалый птичий крик — какое-то страшное богохульство в адрес потревоженного лесного божества.
