Асланiвськая уездная управа, 9 день восьмого месяца, средница, деньАсланiвськая управа располагалась в красивом, массивном здании, выстроенном в древнеславянском, времен еще Киевской Руси стиле, но с прагматично загнутыми по-ханьски краями кровли: стиль стилем, а крыши-то гнуть надо, чтобы демоны и злые духи не нашли пути до казенных помещений, в коих вершатся судьбы уезда. Найти управу оказалось совсем не сложно.
Оставив «тахмасиб» на стоянке за управой, Богдан неторопливо приблизился к широким дверям, перегороженным турникетом охраны. Два мрачных, дюжих вэйбина тщательно обрабатывали его сканерами, в то время как третий придирчиво изучал документы. Богдан не хотел покамест играть в чины и ранги, и шел на общих основаниях, как простой подданный; его страшноватая для многих пайцза этического управления, как и большинство серьезных пайцз, сканерами не обнаруживалась.
— Цель приезда из Александрии?
— Личная, — пожал плечами Богдан. Такие вопросы были противузаконны.
— А зачем же тогда вам наша управа?
— У меня личное дело к общественному работнику.
— По личным делам у нас по пятницам принимают.
— У меня срочное личное дело, — терпеливо ответил Богдан, — и в пятницу, вероятно, меня здесь уже не будет.
Придраться было не к чему.
— Хорошо бы вас тут уже и в четверицу не было, — пробормотал вэйбин себе под нос, но так, чтобы Богдан услышал. Богдан не отреагировал. Тогда его сызнова отсканировали, и вэйбин мстительно сказал: — Калям свой здесь оставьте. Потом получите.
Это был уже явный произвол. Богдан достал свою безобидную шариковую ручку.
— А в чем дело? — спросил он, стараясь сохранять хладнокровие.
Глаза вэйбина блеснули. По тону Богдана искушенный охранник понял, что посетитель вот-вот заведется, и это его вполне устраивало.
— Калям может быть использован как холодное оружие.
Богдан сделал два глубоких вдоха и выдоха, а потом улыбнулся.
— Я и не знал. Буду иметь в виду.
И отдал ручку, мысленно с нею на всякий случай простившись.
Тогда его пропустили.
Над второй дверью, внутренней, висел написанный иероглифами категоричный приказ: «Цзиньчжи шо ханьхуа! Цзиньчжи се ханьцзы!» («По-ханьски не говорить! По-ханьски не писать!»). Богдан только головой покачал.
В старомодных коридорах управы было пустынно, тихо и сумрачно, и Богдан в первый момент растерялся. Двери, двери – массивные, обитые кожей или дерматином, и редко на какой встретишь хоть какую-нибудь табличку, чаще просто номер. Для своих. Только для своих. Но в конце концов на третьем этаже он отыскал дверь, на которой было написано: «Начальник зиндана унутренных справ».
Он вежливо постучал, но мягкая внешняя обивка двери сделала его предупредительность бессмысленной. Тогда он приоткрыл дверь.
То была, разумеется, лишь приемная. Кожаный диван, развесистая голубая агава. Забранное решеткой широкое окно. Необозримый стол, а за ним – молодой и суровый секретарь.
— Здоровеньки салям, — сказал Богдан, входя.
Секретарь поднял от бумаг недовольный, подозрительный взгляд.
— Ассалям здоровеньки… — выжидательно ответил он.
— Мне было бы очень желательно хотя бы недолго побеседовать с единочаятелем начальником зиндана.
На лице секретаря написалось изумление наглостью неизвестного просителя.
— Это невозможно. Преждерожденный-ага чрезвычайно занят.
— Я понимаю. Но я проделал долгий путь… Я, видите ли, муж исчезнувшей секретарши профессора Кова-Леви.
Секретарь даже привстал. А потом и вовсе встал.
— Из Франции? — едва дыша от счастья, спросил он.
Богдан на всякий случай сделал рукой неопределенный жест.
Секретарь вышел из-за стола. Подошел к Богдану. Церемонно пожал ему руку обеими своими и долго тряс.
