— Бобров нынче много, бабушка Кутханга. Промысел будет богатым.
— Если не будет таких безруких охотников, как твой дружок Светлый Глаз — Кав-ак Тлеет. Лучше б его звали, как в детстве — Ниц Тлек-Каячин — Безрукая Морская Репка! Больше бы ему подошло. Видят боги, я ведь предупреждала его отца — зря он женился на пленнице — Светлоокой Тучке. Ну, кто такая была Светлоокая Тучка? Не наша, не нашего тлинкинтского племени — из пришлых людей-«новгородчей», все сидела, неизвестно о чем думала — даже бобра нормально разделать не могла, хорошо боги прибрали. И этот твой Кав-ак — такой же безрукий и ни на что не годный. А я ведь…
— Бабушка Кутханга! — взмолился Чайак. — У меня ведь к тебе дело.
— Какое еще дело? — Старуха подозрительно уставилась на молодого вождя. — Не иначе, замыслил набег за невестами к соседям, в род Морской Выдры? Молодец, если так. Знаю я там хорошую девушку — и тебе посоветую — внучка моей умершей подруги, зовут Тыйс Кхааша — Лунная Голова, вот уж, поистине, добрая девушка, смирная, работящая, такая жена и нужна настоящему воину, вот, помнится, приезжали они три года назад на палвай…
Чайак, кивал, слушая разговорившуюся старуху вполуха. Знал он эту Тыйс, что расхваливала сейчас бабка. Страшная, как обглоданный сивуч! Да и из носа вечно течет — так и зовут все ее — Съим Текль — Худой Дождь. Нет уж — есть у него теперь кое-кто получше! Чайак усмехнулся про себя и поинтересовался — не хочет ли бабушка Кутханга несколько оленьих шкур, перекрыть вигвам.
— Ва? — Старуха приложила руку к уху, хотя прекрасно слышала. — Что ты говоришь, Чайак? Оленьи шкуры? Хм… Да, неплохо бы было. А что, у тебя есть лишние?
— Да неужели не найдутся для такой разумной женщины, как ты, бабушка Кутханга?! И друзья найдутся, которые тебе вигвам враз перекроют.
— Только не безрукий Кав-ак!
— Нет-нет, не он — другие, — поспешно успокоил вождь. — А дело-то пустячное — девку одну посторожить да приструнить немножко.
— Приструнить? — оживилась ведьма. — Это можно. Давай, веди, показывай девку. Э, впрочем, нет. Сначала неси шкуры…
Чайак ушел, по пути подмигнув девушкам, раскладывающим на траве свежие оленьи шкуры — просушить. Те рассмеялись. Вот бы взял кого из них в жены Красный Орел. Парень — хоть куда: и красив, и удачлив. Сын вождя к тому же. Ничего были девки — темненькие, фигуристые, глазки блестят, ресницы веером.
Вернулся Чайак быстро. Да не один — верный Кав-ак тащил три шкуры. Да умудрился по пути споткнуться, чуть не упал, неловкий — видно, на девчонок засмотрелся. А те и рады — засмеялись разом. Кав-ак, конечно, не Красный Орел, но тоже ничего, симпатичный. Правда, светлый и несуразный какой-то. Тощий. К тому ж — вечно в какую-нибудь историю вляпается — то пчелы его покусают, то сверстники побьют. В общем, никакого авторитета — хоть и исполнилось недавно шестнадцать — самое время жениться. Кав-ак уж и невесту присмотрел — молоденькую, естественно, младше себя — Цыйн Каккаан — Солнышко в дымке. Чайак его выбор не одобрял — молода больно Цыйн да тоща, вертлява — веретено, не девка. А уж смешлива: палец покажи — на три дня смеху! Цыйн тоже отличалась от всех в роде Ворона — может, потому и сдружилась с Кав-аком? Только, если Кав-ак был светлым, то Цыйн совсем наоборот. Ее волосы были невозможно черными, а кожа — краснее, чем у остальных. А глаза… Ох, уж эти глаза. Нигде и ни у кого не видел Кав-ак таких удивительных глаз — зеленоватых, вытянутых к вискам, загадочных. Ее выловили в море лет шесть назад — охотники на бобров увидали после шторма большой плот с мачтой. Никого не было на плоту, лишь в шалаше из пальмовых листьев, что располагался посередине, у мачты, обнаружили плачущую девочку. Охотник по имени Кленовая Рука удочерил ее — жена была бездетной, в ребенке души не чаяли. А Цыйн — так назвали девочку, ибо, когда она улыбалась, вокруг словно становилось светлее — росла веселой. Быстро забыла все свои горести, лишь иногда вскрикивала во сне, да, забываясь, произносила некоторые слова не так, как говорили здесь: воду называла — атль, змею — коуатль, лань — мазатль. Еще одно слово было — Уицилапочтли. Слово это произнесла Цыйн со страхом, увидев несколько убитых змей. Что ей там почудилось, что вспомнила — никому не рассказывала, даже Кав-аку. Только нарисовала на песке изображение злобного демона с широким лицом и суровыми глазами, опутанного змеями, с ожерельем из человеческих лиц и оскаленной пастью. «Уицилапочтли, — с ужасом произнесла она. — Жестокий бог теночков. Бойся его, Кав-ак!» И сразу же стерла рисунок… С тех пор еще больше сблизились Кав-ак и Цыйн. Правда, над девчонкой подружки смеяться начали. Тоже, выбрала жениха, ну надо же! Даже перьев красивых не подарит подружке — где этакому неумехе птицу добыть. Однако Чайак все же в стан бледнолицых взял именно Кав-ака. Тот хорошо знал язык «новгородчей» — еще в детстве научила покойная мать, теперь вот пригодилось. Да и — об этом тоже знал молодой вождь — не таким уж и неумехой был Светлый Глаз. Просто привыкли все его дразнить — а ведь и ловким был Кав-ак, и упорным, и, когда надо, хитрым…
— Здравствуй, бабушка Кутханга! — подойдя к старухе, почтительно приветствовал ее юноша.
— Здравствуй, здравствуй, Безрукая Репка! Давай сюда шкуры, да не вздумай и близко подходить к моему вигваму — еще обрушишь. Чайак, я ж тебя просила…
Девки покатились со смеху. Одна Цыйн — маленькая, тоненькая, хрупкая, с продолговатыми сияющими глазами — на этот раз не смеялась. Лишь вздохнула, с завистью посмотрев на подруг — у тех, у каждой, в волосы были вплетены птичьи перья — гусиные, утиные, какие угодно — подарки женихов-ухажеров. У одной Цыйн таких перьев не было. Пока не было… Украдкой взглянув на девушку, Кав-ак перехватил ее взгляд. Улыбнулся. Ничего, Солнышко в дымке, будут и у тебя птичьи перья. Зря, что ли, насторожены силки в лесу? Правда, уже темнеет — ну да ничего, до захода солнца можно успеть. Зато как обрадуется Цыйн!
— Вот они, Олег Иваныч! — Ваня показал рукой на силки, растянутые меж ветками, в которых уже билась какая-то крупная птица. Интересно были расставлены силки, необычно, словно бы украдкой. Спрятаны меж ветвями — если не знаешь — ни за что не заметишь с тропинки, как ни вглядывайся. Как только Ване на глаза попались?
— Случайно, — пожал плечами тот. — Я на дерево влез, листьев нарвать, тут их и увидел.
Олег Иваныч задумался. Выходит, и в самом деле недалеко селенье тлинкитов. Однако зачем так тщательно прятать силки? Неужели, кроме индейцев, на острове живет кто-то еще? Или — от своих же спрятаны? И, что характерно, нигде рядом нет других ловушек. Может, на определенную птицу ставлены? Может. И раз тайно, может, имеет смысл подождать охотника? Он явно должен бы прийти за добычей один — иначе зачем силки прятал?
— Ну да, Олег Иваныч! — усмехнулся Гриша. — Придет он, как же! Ну, кто ж будет тащиться на ночь глядя?
И в самом деле — смеркалось. Нет, еще было далеко до ночной темноты, отнюдь не непроглядно черной в этих широтах. Так, чуть смурнее стало в лесу, да вершины холмов окрасились алым светом заходящего солнца. Небольшой ветерок, порывы которого явственно чувствовались днем, совсем стих — даже листья не шевелились. На узкую лесную тропу легли длинные черные тени.
