Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
«Я – кондитер…
Мой муж мог бы рассказать… Где он? – (Оглядывается по сторонам.) – А я – что? Пирожные леплю…
Девяносто первый год? Хорошие мы тогда были… Красивые… Не были толпой. Я видела, как человек плясал. Плясал и кричал: “Хунте – п…ц! Хунте – п…ц!”. (Закрывает лицо руками.) Ой, не записывайте! Ой-ой! Из песни слово не выкинешь, но слово-то непечатное. Не молодой это был мужчина… плясал… Мы их победили и радовались. А у них, говорят, уже расстрельные списки лежали наготове. Ельцин первый… Недавно я их всех по телевизору видела… хунту эту… Старые и не умные. А тогда три дня было жуткое отчаяние: неужели конец? Физический страх. Вот этот дух свободы… его все почувствовали… И страх – это потерять. Горбачев – великий человек… открыл шлюзы… Его любили, но недолго, скоро в нем стало раздражать все: как он говорит, что он говорит, его манеры, его жена. (Смеется.) По России мчится тройка: Райка, Мишка, перестройка. Взять вот Наину Ельцину… Ее любят больше, она всегда за спиной мужа. А Раиса норовила стать рядом, а то и впереди. А у нас так: либо ты сама царица, либо ты царю не мешай.
Коммунизм – как сухой закон: идея хорошая, но не работает. Так мой муж говорит… Красные святые… они были… взять Николая Островского… Святой! Но кровушки сколько пустили. Россия вычерпала свой лимит на кровь, на войны и революции… Для новой крови нет ни сил, ни какого-то сумасшествия. Люди вдоволь настрадались. Теперь ходят по рынкам – гардины и тюль выбирают, обои, сковородочки там всякие. Нравится все яркое. Потому что раньше все у нас было серое, некрасивое. Радуемся, как дети, стиральной машине с семнадцатью режимами. Моих родителей уже нет: мамы – семь, а папы – восемь лет, но я до сих пор пользуюсь спичками, которыми мама запаслась, и крупа лежит. И соль. Мама все покупала (тогда говорили не “покупала”, а “доставала”) и складывала на черный день… Теперь мы ходим по рынкам и магазинам, как по выставкам – всего навалом. Хочется себя побаловать, пожалеть. Это психотерапия… мы все больны… (Задумалась.) Как же надо было настрадаться, чтобы спичками так запастись. У меня язык не поворачивается назвать это мещанством. Вещизмом. Это лечение… (Молчит.) Чем дальше, тем меньше про путч вспоминают. Стали стесняться. Чувства победы уже нет. Потому как… я не хотела, чтобы уничтожалось советское государство. Как мы его разрушали! С радостью! А я половину своей жизни прожила там… Это нельзя взять и вычеркнуть… Согласитесь! У меня в голове все застроено по-советски. До чего-то другого еще доползти надо. Люди плохое мало теперь вспоминают, а гордятся Победой, тем, что мы первые полетели в космос. То, что магазины пустые были… Это забылось… и уже не верится…
Сразу после путча я поехала к деду в деревню… Приемник из рук не выпускала. Утром пошли грядки копать. Пять-десять минут пройдет, и я кидаю лопату: дед, ты послушай… Ельцин выступает… И опять: дед… иди ты сюда… Дед терпел-терпел и не выдержал: “Ты копай глубже и не слушай, что они там болтают. Наше спасение в земле – уродит картошка или не уродит”. Мудрый был дед. Вечером пришел сосед. Я им подбросила тему о Сталине. Сосед: “Хороший был человек, но долго жил”. Мой дед: “А я его, подлеца, пережил”. А я все с приемником ходила. Меня трясло от восторга. Самое большое горе – депутаты уходят на обед. Действие прерывалось.
…Что у меня есть? С чем я осталась? У меня есть огромная библиотека и фонотека – все! И у моей мамы, она кандидат химических наук, тоже книги и редкая коллекция минералов. К ней залез вор… Ночью она просыпается, а посреди квартиры (квартира однокомнатная) стоит молодой бугай. Открыл шкаф и вышвыривает все оттуда. Бросает вещи на пол со словами: “Интеллигенция проклятая… даже шубы приличной нет…”. Потом он просто хлопнул дверью и ушел. Брать-то ему нечего. Вот такая у нас интеллигенция. С этим мы остались. А вокруг кто-то строит коттеджи, покупает дорогие машины. Я сроду не видела бриллиант…
Жизнь в России – это беллетристика. Но я хочу жить тут… с советскими людьми… И смотреть советские фильмы. Пусть это ложь, пусть делались они по заказу, но я их обожаю. (Смеется.) Не дай бог, муж увидит меня по телевизору…»
«Я – офицер…
Теперь я… Прошу слова. (Молодой парень – лет двадцати пяти.) Записывайте: я – православный русский патриот. Служу Господу нашему. Служу с усердием… с помощью молитв… Кто продал Россию? Евреи. Безродные. От жида и Бог много раз плакал.
Мировой заговор… Мы имеем дело с заговором против России. План ЦРУ… И не хочу слушать… Не говорите мне, что это фальшивка! Молчать! План директора ЦРУ Аллена Даллеса… “Посеяв хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые. Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России… Мы сделаем из молодых людей циников, пошляков, космополитов. Вот так мы сделаем…” Понятно? Евреи и америкосы – наши враги. Тупые янки. Речь президента Клинтона на закрытом совещании американской политической верхушки: “Мы добились того, что собирался сделать президент Трумэн посредством ядерной бомбы… Мы сумели бескровно вывести из войны за мировое господство государство, составляющее основную конкуренцию Америке…”. Доколе врагам нашим возноситься над нами? Иисус сказал: не бойтесь и не ужасайтесь, будьте тверды и мужественны. Господь помилует Россию и приведет ее путем страданий к великой славе…
Остановить его я не могу.
…В девяносто первом я окончил военное училище, получил две звездочки. Младшего лейтенанта. Гордился и форму не снимал. Советский офицер! Защитник! А после провала ГКЧП ездил на службу в штатском, а там переодевался. Любой дед мог подойти на автобусной остановке и спросить: “Что же ты Родину не защитил, сынок? Сукин сын! Ты же присягал”. Офицеры голодными служили. За офицерскую зарплату можно было купить килограмм дешевой колбасы. Уволился из армии. Было время – по ночам проституток охранял. Сейчас охранником служу в одной фирме. Жиды! Все беды от них… А русскому человеку хода нет. Христа они распяли… (Сует мне какую-то листовку.) Читайте… Ни милиция, ни армия собчаков и чубайсов… и немцовых… не защитит от справедливого народного гнева. “Хаим, ты слышал, что скоро будет погром?” – “А я не боюсь. Я по паспорту русский”. – “Дурак, бить будут по морде, а не по паспорту”. (Крестится.)
Русской земле – русский порядок! Имя Ахромеева, Макашова… и других героев… на наших знаменах! Господь нас не оставит…»
«Я – студент…
Ахромеев? А кто это? Что за персонаж?
– ГКЧП… августовская революция…
– Простите… Не в курсе…
– Сколько вам лет?
– Девятнадцать. Я политикой не интересуюсь. Далек от этих шоу. Но Сталин мне нравится. Это интересно. Сравните сегодняшних правителей с вождем в солдатской шинели. В чью пользу сравнение? То-то… Мне не нужна великая Россия. Я не надену глупые сапоги и не повешу на шею автомат. Я умирать не хочу! (Помолчал.) Русская мечта: чемодан в руки и на х…й из России! В Америку! Но уехать и работать там всю жизнь официантом не хочу. Думаю».
О милостыне воспоминаний и похоти смысла
Игорь Поглазов – ученик 8 класса, 14 летИз рассказа мамы– Мне кажется, что это предательство… Я предаю свои чувства, предаю нашу жизнь. Наши слова предаю… Они были сказаны только кому-то из нас, а я впускаю в наш мир чужого человека. Хороший этот человек или плохой? – это уже не важно. Поймет или не поймет он меня… Помню, как на рынке стояла женщина и продавала яблоки, и всем рассказывала, как она сына похоронила. Тогда я себе поклялась: «Со мной этого никогда не будет». С мужем мы вообще молчим на эту тему, плачем, но каждый отдельно, чтобы другой не видел. Одно только слово, и я начинаю выть. Первый год вообще никак не могла утихнуть: зачем? Почему он это сделал? Хочу думать… Утешаю себя: он не собирался уходить от нас… хотел попробовать… заглянуть… В юности их волнует: что там? Особенно мальчиков это волнует… После смерти рылась в его тетрадях, в его стихах. Как ищейка рыскала. (Плачет.) За неделю до того воскресенья… стояла перед зеркалом, расчесывала волосы… Он подошел ко мне, обнял за плечи: мы стояли вдвоем, смотрели в зеркало и улыбались. «Игорек, – прижалась я к нему, – какой ты у меня красивый. А красивый ты потому, что от любви родился. От большой любви». Он еще сильнее обнял меня: «Мама, ты, как всегда, неподражаема». Меня бьет озноб от мысли: тогда у зеркала, он уже думал об этом или нет… он уже думал?
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
