— Ваша тетушка? — переспросил я Гарри.
— По мужу.
Тремьен вновь наполнил шампанским мой бокал, как будто чувствовал, что мне не повредит добрый глоток.
— Она вас съест, — на выдохе шепнул он.
В тот момент, взглянув на нее из противоположного угла комнаты, я усмотрел в ней что-то несомненно хищное. Вблизи же она оказалась стройной седоволосой женщиной с проницательными глазами, на ней был серый шерстяной костюм, туфли на низком каблуке и никаких драгоценностей. Стереотипная тетушка, подумал я; за малым исключением — тетушки других племянников не были Эрикой Антон.
— О чем же ваш роман? — поинтересовалась она. В голосе звучали покровительственные нотки, но я не придал этому значения: она имела на это право.
Все остальные также ожидали моего ответа. Невероятно, думал я, девять человек в одной комнате и не разбились на группы, и не ведут между собой шумных разговоров.
— О проблемах выживания, — вежливо ответил я. Все слушали. Все всегда слушали Эрику Антон.
— Каких проблемах? — спросили она. — В какой области? Медицинской? Экономической? Созидательной?
— Роман о том, как группа путешественников в результате землетрясения оказалась отрезанной от внешнего мира. И о том, как они вышли из этого положения. Он называется «Долгая дорога домой».
— Как оригинально, — заключила она.
Она не собирается переходить в открытое нападение, подумал я. Видимо, она прекрасно понимала, что ее произведения — это предел, которого я никогда не достигну, и в этом она была совершенно права. Тем не менее я вновь почувствовал прилив какого-то слепого безрассудства, сродни тому, что испытал, когда ко мне подвели Обидчивого: ведь в тот момент я тоже не был уверен в себе, однако вскочил в седло и поскакал.
— Мой редактор говорит, — сухо продолжил я, — что «Долгая дорога домой» повествует на самом деле о духовных последствиях унижения и страха.
Она сразу же почувствовала вызов. Я заметил, как напряглось ее тело, видимо, то же произошло и в сознании.
— Вы слишком молоды, чтобы со знанием дела писать о духовных последствиях. Слишком молоды, чтобы иметь закаленную душу. Слишком молоды для той глубины понимания, которое приходит только через страдания.
Неужели в этом заключается правда, подумал я. Когда же человек перестает быть слишком молодым?
— А благополучие не ведет к проницательности? — спросил я.
— Ни в коем случае. Проницательность и интуиция взрастают на каменистой почве. До тех пор, пока вы не испытаете страданий, или не поживете в бедности, или не познаете ужаса меланхолии, у вас будет порочное восприятие.
Пришлось проглотить эту отповедь. Но чем же ответить?
— Я беден. Говорю вполне искренне. Беден настолько, что хорошо осознал простую истину: нищета убивает моральные силы.
Она смотрела на меня, как хищник на добычу, примериваясь, куда бы вонзить когти.
— Вы легковесная личность, — заключила она, — если не можете прочувствовать моральной силы искупления и примирения в нужде и бедствиях.
Пришлось проглотить и это.
— Я не ищу святости. Я ищу проницательности через сочетание воображения и здравого смысла.
— Вы несерьезный писатель.
Ужасное обвинение. Самое худшее в ее устах.
— Я пишу, чтобы содержать себя.
— А я пишу, — просто ответила она, — чтобы просвещать народ.
Достойного ответа я найти не смог. Криво улыбнувшись, я с поклоном признал:
— Сдаюсь, побежден.
Она радостно рассмеялась, ее мускулы расслабились. Львица расправилась со своей жертвой. Все встало на свои места. Она повернулась к Фионе и о чем-то с ней заговорила. Я залпом осушил свой бокал шампанского, и в этот момент рядом со мной очутился Гарри.
— А вы держались очень неплохо, — сказал он. — Прекрасная блиц-дуэль.
— Она растоптала меня.
— Не обращайте внимания. Просто хорошая разминка.
— Это вы все подстроили.
Гарри усмехнулся:
— Она позвонила сегодня утром. Ну я и пригласил ее. Не смог удержаться.
— Приятель, называется.
— Но ведь признайтесь откровенно. Вам же понравилось.
— Куда мне до нее, — вздохнул я.
— Она более чем в два раза старше вас.
— Поэтому вдвойне и обидно.
— Серьезно, — сказал он, видимо, думая, что мое «я» нуждается в заплатке, — эти путеводители просто великолепны. Вы не будете возражать, если мы захватим несколько экземпляров домой?
— Но они принадлежат Тремьену и Гарету.
— Тогда я спрошу у них. — Он проницательно взглянул на меня. — Ваше мужество не пострадало?
— Что вы имеете в виду?
— Вас задел этот спор. Не надо быть таким щепетильным.
— Мой редактор называет это импульсивным поведением, — усмехнулся я. — Он говорит, что в один прекрасный день я стану его жертвой.
— Вы выглядите моложе своих лет, — загадочно произнес Гарри и, повернувшись, направился в сторону Тремьена.
На месте Гарри с бокалом шампанского, к которому она так и не притронулась, возникла Мэкки и без промедления начала лечить мои расстроенные чувства.
— С ее стороны было несправедливо называть вас легковесным, — заявила она. — Гарри не следовало ее приводить. Я знаю, ее очень почитают, но она может довести до истерики. Я сама видела.
— Мои глаза сухи, — ответил я. — Вы пьете свое шампанское?
— Лучше не пить, мне кажется.
— Тогда, может быть, уступите его ходячему раненому?
Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой, и мы поменялись бокалами.
— На самом же деле я не поняла многое из того, что говорила Эрика.
— Она говорила о том, что умнее меня.
— Готова спорить, что падающих с коня в обморок она не сумеет поддержать.
Как сказал Тремьен, Мэкки была «милой молодой женщиной».
Останки Анжелы Брикел были найдены в Квиллерсэджских угодьях на западной окраине Чилтернса.
Лесник Квиллерсэджа договорился по телефону с местной полицией о том, что полицейская машина заедет за ним домой и он покажет, по каким частным дорогам угодий можно ближе всего подъехать к останкам. Затем проводит через лес пешком.
В тот воскресный полдень несколько дежурных полицейских с содроганием подумали о мокром холодном лесе.
В доме Тремьена неофициальная вечеринка благополучно продолжалась. Фиона и Мэкки уселись на софу и, склонив друг к дружке серебро и золото своих волос, что-то щебетали о будущем ребенке. Нолан обсуждал с Тремьеном лошадей, на которых, как он надеялся, ему придется соревноваться после возобновления сезона скачек. Гарет разносил хрустящий картофель и не переставая ел его сам, а Перкин зачитывал вслух мои рекомендации относительно того, как, заблудившись, найти дорогу и выйти к людям.
