Книга Тень - Кэтрин Ласки

И снова Фаолан сидел в одном круге с Хипом. Хорошо, что он поговорил с Мхайри и Дэрли. Скрежет надломленного зуба Хипа с трещиной был почти таким же отчетливым, как и во время бирргиса, но сейчас он не так его раздражал. Возможно, то, что серебристый волк поведал другим о своем волнении, уже немного успокоило его. Даже если они сами не слышат этого звука, Фаолан впервые в жизни поделился своими переживаниями с другими волками. Краешком глаза он видел, как сестры подходят к кругу, как и обещали. Он постарался грызть кость потише, чтобы Дэрли и Мхайри смогли расслышать скрежетание зубов Хипа.

Сестры остановились по другую сторону от желтого глодателя.

— Забавно, — сказала Дэрли как бы между прочим. — Для некоторых слишком темная поверхность кости была бы помехой, а тебе удается выгрызть ее так глубоко.

Она не знала, как еще заговорить. Линии Хипа действительно были глубокими, но не такими уж красивыми. Скорее грубыми. И еще было заметно, что один зуб действительно неровный.

— Ах, как я польщен вашим замечанием, — как всегда, Хип принялся тереться мордой о землю в знак покорности.

— Пожалуйста, давай обойдемся без формальностей. Нам просто хочется посмотреть, как ты работаешь.

Фаолан прекратил глодать кость и сделал вид, что полирует ее, растирая мягкими перепонками между пальцами на лапах. Такая обработка преследовала две цели. Во-первых, она придавала кости особый запах владельца, а во-вторых, очищала ее от мелкой костной пыли. А для Фаолана нашлась еще и третья цель — помолчать, чтобы не мешать прислушиваться остальным.

Дэрли и Мхайри стояли достаточно близко, чтобы различить особый звук зубов Хипа. Он видел, как сосредоточены их морды и как напряжены уши. Увидели ли они характерные отметины на кости Хипа? Вот они повернулись и пошли прочь. Хип перевел свои зеленые глаза на Фаолана, а потом прошептал как будто себе под нос, хотя его услышали все глодатели в круге:

— Даже представить себе не могу, почему такие высокопоставленные волчицы, члены Каррег Гаэра, предпочли посмотреть на мое ничтожное произведение.

Никто ничего не сказал.

Глодатели продолжали глодать. Было слышно лишь нестройное клацанье зубов, пока Эдме не подняла голову.

— Ах! А вот и фенго Финбар.

Хип тут же выпустил кость из зубов и прижался к земле не только мордой, но и всем телом, отчаянно извиваясь.

— Встань!

Финбар был красивым бурым волком с лоснящимся мехом, только одна из его задних лап была настолько скрючена, что казалось, будто она повернута в обратную сторону.

— На время состязаний обычные формальности отменены. Стараться соблюдать их было бы пустой тратой времени, когда перед вами столь важное дело. Я пришел напомнить, что вы должны придумать историю и запечатлеть ее на кости. Во время нашего покойного и достопочтенного фенго Хаймиша задание еще более усложнилось. История должна быть четкой, посвященной одной идее и выраженной в конкретных примерах и фактах. Старайтесь избегать привычных штампов.

Эдме подняла лапу.

— Извините, достопочтенный фенго, но не могли бы вы привести пример истории, которую выреза́ли волки во время прошлых состязаний?

— Хм, хороший вопрос. Разумеется, лучшей костью была кость, созданная нашим покойным фенго Хаймишем. Она повествовала о том, как он познакомился с покойным королем Га’Хуула Корином, когда тот пришел в Далеко-Далеко, изгнанный из дома своей матери. Впечатляли не столько сами факты, сколько их подача. Это была история изгоя, рассказанная изгоем. Словно Хаймиш должен был сам испытать немало страданий и подняться над ними, чтобы понять глубинный смысл событий и место всех участников в мире. Ему великолепно удалось передать боль изгнанника, нелюбимого — нет, которого ненавидела сама мать, тиран Нира, но который внешне походил на нее настолько, что при виде его все испытывали страх и ужас. Главная сцена истории — это первая встреча Хаймиша и Корина. Тогда-то между ними проскочила искорка, которая впоследствии разгорелась в пламя дружбы. Казалось бы, простая кость, берцовая — насколько я помню, — а такой глубокий и проникновенный рассказ.

«Словно он должен был сам испытать немало страданий и подняться над ними, чтобы понять глубинный смысл событий и место всех участников в мире», — звонким эхом отозвались слова фенго Финбара в душе Фаолана.

Финбар склонил голову, прикрыл глаза и задумался, словно воскрешая в памяти прошлое.

— Кость, вырезанная с таким чувством, не оставила равнодушным ни одного волка. Шедевр, настоящий шедевр.

С этими словами фенго повернулся и пошел прочь, ничего не добавив. Очевидно, он все еще смаковал свои воспоминания от шедевра.

Глодатели в круге обменялись настороженными взглядами. У всех них промелькнула одна и та же мысль: «Удастся ли мне создать нечто подобное?» Фаолан же не думал ни о состязаниях, ни о костях. Он словно вышел из собственного тела и снова находился на вершине холма, где был зверски убит щенок. Убит волком!

Он представил себе, как убийца медленно поднимается по склону и подходит к месту преступления. Сколько времени прошло с тех пор, как то место покинул он, Фаолан? А если бы он остался, то смог бы помешать преступлению? Попытался бы спасти щенка? Пока остальные усердно глодали кости, все эти вопросы мелькали в голове Фаолана и мешали сосредоточиться. Он подозревал, что история щенка не заканчивается тем, что обея бросила его на камне, но и подумать не мог, что она примет такой мрачный оборот.

Глодателям выделили особое логово для отдыха, но Фаолан предпочитал спать отдельно. Даже после целого дня, проведенного за работой, волки продолжали беседовать между собой долгими ночными часами. Они постоянно обсуждали детали состязаний, и это выводило Фаолана из себя. Все старались скрыть подробности своей истории, но им нравилось хвастаться своими задумками и особыми приемами, которыми они надеялись поразить судей. Фаолан пока не обдумал свою историю, и ему нечем было похвастаться. Но это его не волновало. Он знал, что рано или поздно что-нибудь придумает. Многие истории были посвящены уродствам волков и тому, как они их преодолевали. Особенно старалась Эдме, придумав рассказ о том, как перестала страдать от отсутствия глаза, который как бы воспарил ввысь и, словно всевидящее око, надзирал за ней с неба, придавая уверенность и вдохновение.

Крекл сосредоточился на своей отсутствующей лапе. Вместо нее, утверждал он, у него отросла лапа лохин, которая служила не хуже настоящей, да к тому же наделяла его особыми силами. Поэтому центральной сценой он сделал сцену своего прыжка на карибу во время охоты.

Хип предпочитал не распространяться о своей задумке, но, когда Тирлач принялся настаивать, пробормотал, что вырезает историю о неожиданных радостях смирения. «Это целая философская история о том, как важно занимать свое место, понимать, что ты самое низкое из созданий в Великой Цепи, и о том, что все в мире подчиняется неизменному порядку».