Явный ужас ученого заставил вдову улыбнуться.
Мэри опустила ружье и приложила палец к губам, требуя от Ричарда молчания.
Не делай ничего неприятного, старушка, сказала Мэри себе. Выясни сначала, не сговорились ли Полсон с Ласситером. Ведь пристрелить эту парочку можно и позже. Времени будет сколько угодно…
Гектор
Процесс был медленным и трудным. Гектор бережно разворачивал каждый листок, исписанный почерком Хема, осторожно возвращал рукопись в отведенное для нее отделение. После длительных поисков, с остановками то там, то здесь, чтобы насладиться кусками прозы Хема, в которой все еще чувствовалась его былая магия, вспоминая сорок лет дружбы, ссор и поздних ночных разговоров за выпивкой, Гектор нашел оригинал «утерянной главы» о нем. Он также нашел несколько собственных отрывков, которые не рассчитывал когда-нибудь еще увидеть, – неподписанные рассказы, которые наверняка были в украденном чемодане Хема. Очевидно, Мэри решила, что это написал ее муж.
Что, черт возьми, происходит?
Как могли давно украденные рукописи Гектора оказаться одновременно на коллекционном рынке и в подвале Хемингуэя? Какого черта?
Гектор, тихо чертыхаясь, продолжал копаться. Он не нашел здесь всего, что потерял в Париже в 1922 году, но несколько рассказов нашел, причем с рукописными пометками на полях вроде бы почерком Мэри: «Сохранить для первого сборника Папиных рассказов, не вошедших в ранние сборники» или – и это встревожило Гектора сильнее – «Изменить имя героя на Ник Адамс для возможной антологии Адамса».
Милостивый боже, он не мог позволить, чтобы его произведения публиковались как юношеские работы Папы. Господи…
В конце концов, уверившись, что он выбрал все, что принадлежит ему, Гектор полез глубже и обнаружил довольно большую рукопись, касающуюся политических дел на Кубе, которая на первый взгляд показалась ему порочащей Эрнеста несколько странным образом. Из рукописи можно было сделать вывод, что Эрнест являлся своего рода фиделистом, апологетом Кастро.
Все еще стоя спиной к двери, Гектор засунул рукопись за ремень своих слаксов сзади, где бы ее не было видно под спортивной курткой.
Тут он повернулся, и сердце его упало.
Перед ним стояла Мэри – с ружьем, направленным ему в голову. Руки не дрожали, глаза дикие. За ней стоял Полсон, у этого глаза были расширенными и ненавидящими.
Голосом, охрипшим от алкоголя и таинственного зелья, Мэри сказала:
– Спрашивай меня! Спроси меня о том, что вы оба так хотите знать. Валяй, Лассо… профессор… задавай вопрос, который вы все хотите задать!
Гектор поднял руки и вспомнил, как он впервые увидел Мэри – на аэродроме в Гаване в 1959 году. Тогда ему показалось, что она немного не в себе. Теперь он подумал – не повлияла ли близость к Хему, особенно в его последние безумные дни, на без того хрупкий рассудок Мэри? Не подпитывали ли ее боль Хема и его переменчивый темперамент? Его злость и нерациональность? Гектор облизал губы и подумал. И если так, то не тоскует ли она об этом настолько, что попытается все вернуть, пристрелив меня?
Он взглянул поверх ее плеча на Ричарда. Неужели профессор снова подмешал Мэри зелье, привел ее в безумное состояние? Возможно. Или он сам употреблял это зелье, потому что выглядел таким же безумным, как и Мэри: сильно вспотел и странно раскраснелся. Зрачки Мэри и Ричарда были величиной с десятицентовик. Ричард таращился в затылок Мэри, как будто мог просверлить его своим злым и испуганным взглядом.
Мэри этого всего не видела, она смотрела поверх ружья на Гектора. Ее щеки дергались, как будто ею управляла какая-то сила, которая старалась взять свое и явно одерживала победу.
– Тебе даже не нужно ничего говорить, – сказала Мэри. – Я все вижу по твоим глазам. Убила ли я старого негодяя? Черт бы все побрал! Да! Да, я убила Эрнеста!
