— Барри Джеймс Андерсон, — гордо ответил Барри Джеймс Андерсон.
— Еще один Барри? — Кресло пахло старостью и сыростью.
— Ага, но ты можешь звать меня Би-Джей,[22]— хихикнул он. — Меня все так зовут.
Я сохранял хладнокровие.
— Ладно.
— Да-да, я, так сказать, профессиональный Би-Джей. — Он перестал смеяться и метнулся в угол к старому шкафу.
— Откуда ты знал Барри? — спросил я. Интересно, был ли Барри голубым?
— Да так, знаешь, пересекались, общались.
«Барри — Черный Ход. Педик долбаный».
— Где пересекались?
— В разных местах. Чаю хочешь? — спросил он, копаясь в недрах шкафа.
— Нет, спасибо.
— Как хочешь.
Я закурил, используя грязную тарелку вместо пепельницы.
— Вот, — сказал Би-Джей и подал мне из шкафа целлофановый пакет с логотипом магазина «Хиллардс». — Он хотел, чтобы это было у тебя, если с ним что-нибудь случится.
— Если с ним что-нибудь случится? — повторил я, открывая мешок. Он был набит картонными папками и желтыми конвертами. — Что это?
— Дело всей его жизни.
Я затушил сигарету в засохшем томатном соусе.
— Но почему? То есть почему он оставил это здесь?
— Да говори уж как есть — почему мне? — шмыгнул Барри. — Он заходил сюда прошлой ночью. Сказал, что ищет укромное местечко, чтобы припрятать все это добро. И что, если с ним что-нибудь случится, я должен отдать это тебе.
— Прошлой ночью?
Би-Джей сел на кровать и снял куртку.
— Ну да.
— Постой-ка, я же тебя видел прошлой ночью, да? В Пресс-клубе?
— Да, и ты был со мной не слишком-то любезен, правда? — Его рубашка была покрыта тысячами маленьких звездочек.
— Я был бухой.
— А, ну тогда — другое дело, — ухмыльнулся он.
Я снова закурил. Меня дико раздражал вид этого мелкого педика и его звездной рубашки.
— Так что у тебя за дела такие были с Барри?
— Понимаешь, я видел кое-какие вещи.
— Не сомневаюсь, — сказал я, глядя на отцовские часы. Он вскочил с кровати.
— Слушай, я совсем не хочу тебя задерживать.
Я встал.
— Извини. Садись, бога ради. Извини.
Би-Джей снова сел, вид у него был все еще обиженный.
— Я знаю людей.
— Конечно, знаешь.
Он снова вскочил и затопал ногами.
— Да нет же, мать твою, знаменитых людей!
Я встал, замахал на него руками.
— Я знаю, я знаю…
— Послушай, мне доводилось сосать члены и лизать яйца у самых могущественных людей в этой стране.
— Например?
— Ну уж нет. За просто так я не скажу.
— Ладно. За что?
— За деньги. А ты как думал? Ты думаешь, мне нравится быть таким? Жить в этом теле? Посмотри на меня! Это — не я. — Он стоял на коленях и мял свою звездную рубашку. — Я не педик. Здесь, внутри, я — девушка, — закричал он, вскакивая на ноги, сдирая со стены один из плакатов Карен Карпентер и швыряя его мне в лицо. — Она знает, каково это. Он знает. — Он повернулся и пнул проигрыватель. Песня Зигги со скрежетом оборвалась.
Барри Джеймс Андерсон повалился на пол рядом с проигрывателем. Он лежал, зарывшись головой в свое барахло, его била дрожь.
— Барри знал.
Я сел, потом снова встал. Я подошел к скомканному юноше в рубашке с серебряными звездами и бордовых штанах, поднял его с пола и осторожно положил на кровать.
— Барри знал, — снова прохлюпал он.
Я подошел к проигрывателю и опустил иглу на пластинку, но песня была грустной, и пластинка заедала, поэтому я выключил музыку и снова сел в затхлое кресло.
— Тебе нравился Барри? — Он вытер лицо, сел и уставился на меня.
— Да, но я не особенно хорошо его знал.
Глаза Би-Джея снова наполнились слезами.
— Ты ему нравился.
— А почему он считал, что с ним что-то должно было случиться?
— Ну ты даешь! — Би-Джей вскочил. — Это же было очевидно, е-мое.
— И почему это было очевидно?
— Это не могло так дальше продолжаться. Он же столько всего накопал на стольких людей.
Я подался вперед.
— Джон Доусон?
— Джон Доусон — всего лишь вершина этого айсберга. Ты что, ничего этого не читал? — Он махнул рукой в сторону целлофанового пакета, лежавшего у моих ног.
— Только то, что он отдал в «Пост», — соврал я. Он улыбнулся:
— Ну так вот, все шила — в этом мешке.
Я ненавидел этого мелкого содомита, его игры, его квартиру.
— Куда он поехал от тебя прошлой ночью?
— Он сказал, что собирается тебе помочь.
— Мне?
— Он сказал, что да. Что-то насчет той маленькой девочки в Морли и того, что он мог связать все это вместе.
Я вскочил.
— Что ты имеешь в виду? Что насчет той девочки?
— Больше он ничего не сказал…
У меня в голове смешались крылья, вшитые в ее спину и два мячика вместо груди у него под рубашкой. Вне себя я кинулся через всю комнату на Барри Джеймса Андерсона.
— Думай!
— Я не знаю. Он ничего не сказал.
Я вцепился в звезды на рубашке и вдавил его в кровать.
— Он еще что-нибудь говорил насчет Клер?
Его дыхание было таким же затхлым, как его комната, он дышал мне прямо в лицо.
— Какой Клер?
— Погибшей девочке.
— Только то, что он собирался ехать в Морли и что это должно было тебе помочь.
— И как же, твою мать, это должно было мне помочь?
— Он не сказал. Сколько раз повторять?
— Больше ничего?
— Ничего. А теперь отпусти меня.
Я сгреб рукой его рот и сжал.
— Ни хрена. Говори, зачем Барри тебе про это рассказывал, — сказал я, сжимая его лицо изо всех сил, прежде чем отпустить.
— Может быть, потому что у меня глаза открыты. Потому что я вижу, что происходит, и помню. — Его нижняя губа кровоточила.
Я посмотрел на серебряные звезды, которые все еще сжимала моя вторая рука, и бросил их на пол.
