Какая-то часть моего разума спокойно слушала, но в другой мысли бурлили так же яростно, как вода подо мною. Не думаю, что Грэм это заметил, но, заведя рассказ о том, как они с братом однажды объехали на велосипедах вокруг всего провала, прямо по гребню, когда были моложе и смелее, и как он чуть не потерял равновесие на узком приподнятом участке земли недалеко от того места, где мы сейчас стоим, он вдруг замолчал и внимательно посмотрел на меня.
— Вам нехорошо? — спросил он.
Я солгала:
— Не очень люблю высоту.
Он не двинулся и не вытащил руки из карманов, лишь посмотрел на меня, улыбнулся своей пиратской улыбкой и сказал просто:
— Не волнуйтесь. Я не позволю вам упасть.
Но я знала, что уже поздно. Я уже упала. Провалилась в какую-то неведомую пропасть. Однако я не могла рассказать ему о том, что чувствовала по дороге сюда и что продолжала чувствовать. Это было какое-то безумие. Он бы убежал от меня без оглядки.
Ощущение дежавю не покидало меня всю долгую дорогу домой, оно даже усилилось, когда я увидела фронтоны Слэйнса, и потому я была рада, когда мы миновали место, откуда его было видно, и спустились в заросший деревьями овраг. На мостике через ручей мне показалось, что Грэм на секунду задержался, и у меня появилась надежда, что он сейчас предложит свернуть направо и зайти в паб пообедать, но он просто поднялся вместе со мной на Уорд-хилл. Там мы прошли по торчащим из земли пучкам травы и остановились у коттеджа.
Он молчал, разговор начать было не с чего, поэтому я, чтобы заполнить паузу, пробормотала что-то насчет того, что прекрасно провела время.
— Рад за вас, — сказал он. — Я тоже получил удовольствие.
Я прочистила горло.
— Не хотите зайти? Выпьем кофе, посидим?
Стюарт, в чем я не сомневалась, ухватился бы за это «посидим», но Грэм воспринял мое предложение буквально.
— Не могу сегодня. Мне нужно возвращаться в Абердин. Меня ждет целая стопка контрольных, которые нужно проверить.
— А…
— Но на следующей неделе, на выходных, если хотите, я все же свожу вас на экскурсию.
— Да, конечно, — ответила я как-то чересчур поспешно.
— Вам когда удобнее, в субботу или в воскресенье?
— Не важно.
— Тогда договоримся на субботу. Мы опять заедем за вами в десять, если это для вас не слишком рано.
— Мы? — удивилась я.
— Ангус и я. Он любит кататься на машине. Если я его не возьму с собой, он мне этого не простит.
Я улыбнулась и сказала, что это время меня вполне устраивает. Вежливо поблагодарив его еще раз и попрощавшись, я вошла в дом. Однако, едва я закрыла за собой дверь, мою степенность как рукой сняло, рот у меня растянулся до ушей, как у школьницы, вернувшейся со свидания. Шмыгнув на кухню и остановившись немного в отдалении от окна, чтобы он не дай бог меня случайно не заметил, я принялась наблюдать. Он поднял с тропинки камешек и ловко метнул его в море. Потом пнул носком ботинка пучок травы и с довольным видом стал спускаться вниз в сторону дороги.
Садясь за письменный стол, я не питала особых надежд.
Все важное вылетело из памяти, я знала это. Приснившийся ночью сон давно выветрился из сознания. Пытаться вспоминать было бесполезно.
Но когда я включила компьютер и мои пальцы коснулись клавиатуры, моему удивлению не было предела. Оказалось, что я вовсе ничего не забыла. Все было в голове, каждая мелочь, каждая подробность, только они до поры до времени спали где-то в подсознании. Набирая текст, я вспоминала каждую приснившуюся мне сцену. За все годы сочинительства со мной никогда не происходило ничего подобного. Это было как… Наверное, так себя чувствует медиум, когда настраивается на волну мертвых.
История вытекала из подсознания чистым бойким ручейком. Я видела злобное лицо Билли Уика, садовника, и улыбку сестры Кирсти, видела ее детей, играющих вокруг умиротворенного мастифа. Я чувствовала грусть Софии, когда она рассказывала о родителях, и волнительный трепет, пробежавший по ее телу, когда она увидела стоявший на якоре корабль, и безумное смятение, охватившее ее, когда она бежала с Кирсти к замку и услышала предупреждение Рори о том, что их уже ищут.
И сегодня я не только записала сон, но и добавила кое-что от себя.
IV
София даже не успела переодеться, когда графиня позвала ее к себе. Едва она вошла в свою комнату и увидела себя в зеркале — редкостный беспорядок на голове, лицо все еще горит огнем после безумного бега по утесу, — почти в тот же миг явилась Кирсти, такая же запыхавшаяся, с известием о том, что графиня просит ее присоединиться к ней в гостиной.
— Я не могу идти в таком виде.
— Да у тебя хороший вид, волосы только поправить надо. — Уверенной рукой горничная Софии пригладила растрепанные ветром локоны и заколола их должным образом на голове. — А теперь ступай. Она уже ждет.
— Но у меня платье все в грязи.
— Она этого не заметит, — заверила ее Кирсти. — Ступай же.
София вышла из комнаты и спустилась в гостиную. На лице графини было написано спокойствие, но она стояла у окна так, словно чего-то ждала и не хотела сидеть, когда это придет. Она протянула к Софии руки и улыбнулась.
— Подойди, постой рядом со мной, дитя мое. Сегодня мы ждем гостей, которые, возможно, задержатся у нас на месяц или даже больше. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной, когда я буду их приветствовать.
София была удивлена и тронута одновременно.
— Спасибо, это честь для меня.
— Ты член этой семьи, — просто пояснила графиня, — и тебе подобает стоять там, где стояли бы мои дочери, если бы не вышли замуж и не уехали. — Графиня замолчала, словно взвешивая свои следующие слова. — София, в ближайшие месяцы в этих стенах ты увидишь и услышишь многое. Я молюсь, чтобы ты все поняла и нашла способ сохранить это в тайне.
В коридоре послышались тяжелые шаги и голоса, потом отворилась дверь, вошла Кирсти и объявила:
— Миледи, полковник Хук и мистер Мори.
Последовавший за этим краткий миг навсегда остался в памяти Софии.
В гостиную ступили двое мужчин, но заметила она лишь одного. На человека, который вошел первым, держа в руке шляпу, и направился к графине, София обратила внимания не больше, чем на тень. Взгляд ее был устремлен на того, который вошел вторым и замер в двух шагах от двери, как солдат по стойке смирно.
Он был красив. Не слишком высок, но с широкими плечами и мускулистыми ногами человека, который привык своим трудом зарабатывать на хлеб, а не жить праздной, сытой жизнью. Голову его украшал парик, как того требовала тогдашняя мода от всех джентльменов. Но, если большинство мужчин носили парики длинные, до плеч, его головное украшение было коротким впереди и по бокам, сзади же виднелась аккуратная косичка, перевязанная лентой. Одет он был в кожаный военный камзол желтого цвета, без воротника и рукавов, с разрезами для верховой езды и длинным рядом пуговиц-шариков. Сзади под плечами к камзолу был пристегнут черный плащ, который наполовину скрывал саблю, висевшую на широкой портупее, перекинутой через правое плечо. Руки его прятались под рукавами рубахи, на шее был повязан платок, а облегающие бриджи доходили до колен. Дальше шли плотные высокие кавалерийские сапоги, а не чулки и туфли с пряжками, как было принято.
