— Ну ладно, успокоила, — говорит Альбина и улыбается уголками губ. После чего продолжает: — Он очень понравился твоему отцу. Считаю, ты должна быть в курсе. И, что уж душой кривить, мне тоже. Такой образованный и воспитанный…
Каролина улыбается в ответ.
Она хорошо помнит, как пару месяцев назад «образованный и воспитанный» Давид вышвырнул пьяного гопника из супермаркета под безмолвно вытаращенные глаза вооружённых дубинками охранников и не менее безмолвные аплодисменты молоденьких кассирш.
Каролина совершенно искренне считает, что одно другому не мешает.
В конце концов, образованные и воспитанные люди не обязаны терпеть рядом с собой необразованных и невоспитанных.
Особенно — когда последние проявляют свою необразованность и невоспитанность по отношению к окружающим.
— А я, знаешь, по-другому его представляла, — говорит Альбина, и Каролина усмехается в ответ.
— Ты думала, он в шляпе, с бородой и с пейсами? — интересуется она.
— Вот теперь мне стало стыдно, — смеётся Альбина.
Каролина окидывает взглядом грустно распахнутые створки полупустых шкафов и думает о том, что, вроде бы, она ничего не забыла.
— Жаль только, что вы не хотите свадьбу нормальную, — резюмирует Альбина. Каролина выразительно смотрит на неё.
— Ты знаешь, что я не консервативна, Аль, но беременные невесты в белых платьях, чёрт знает сколько времени уже живущие вместе со своими мужьями, меня традиционно веселят. Это глупо и нелепо. Тем более, мне тридцать два, а ему сорок четыре. И я не выношу белый цвет, он делает меня похожей на бледную поганку. Моё отношение к свадебным мероприятиям в целом тебе, насколько я помню, тоже известно.
Альбина тут же «сдаётся», поднимая руки.
— Ладно, ладно, — говорит она. — Феминистка ты наша. Я ни на чём не настаиваю, как вы решили, так и будет.
Каролина вновь окидывает взглядом квартиру, и в этот момент ей вдруг приходит в голову странная мысль.
Она думает, что очень хотела бы увидеть фото матери Давида.
Эта мысль приходит к ней не впервые, но теперь она становится всё более…
…навязчивой?
Да, Каролине очень интересно, как она выглядела.
Она думает о том, что старые фото, должно быть, сохранились у Самуила Соломоновича, но, разумеется, он никогда их не покажет.
Тем более — будет более чем странно обращаться к нему с такой просьбой.
Следующая мысль кажется ей ещё более неприятной и Каролина даже не может понять, почему.
Жаль, что на еврейских надгробиях нет фотографий.
Каролина вновь передёргивает плечами.
Не будь она врачом-психиатром, неверующей и ярым противником всего того, что в психиатрии называется «мифологическое мышление», ей могла бы прийти в голову ещё более дикая мысль.
Не будь этого всего, она могла бы подумать…
…что его мать пытается ей что-то сказать.
— Если ты ничего не забыла, то идём, — говорит ей Альбина. — А то я ещё, чего доброго, на электричку опоздаю.
Каролина тут же быстро кивает, берёт мачеху под руку и вместе с ней выходит из квартиры.
Дверь отчего-то захлопывается с резким грохотом, и Каролине это не нравится.
Это сквозняк, говорит она себе.
Это просто сквозняк.
Это просто сквозняк, а ты — просто беременная дура, у которой шалят гормоны.
И — нервы.
Она вызывает лифт.
Где-то внизу, на лестничной клетке, дружно хохочет развесёлая молодёжь.
На улице начинается дождь.
— Вот видишь, всё прошло удачно, — Каролина выразительно смотрит на него — как будто с неким упрёком. — А ты переживал.
— Я переживал, что пришлось тащить всех в этот… «Лехаим». Просто иначе отец или не пошёл бы, или бухтел, что кухня не та, напитки не те, и вообще всё плохо… Бухтел и бухтел бы, как старый дед… ой-вей, да о чём я, ведь он и есть старый дед…
Она тихо смеётся:
— Ты сказал «ой-вей».
— Да, и что?
— Это очень по-еврейски.
— Я еврей. Сюрприз! — он смотрит ей в глаза: — Спасибо, что надела это платье.
Она качает головой:
— Надеюсь, ты действительно этого хотел.
— Я действительно этого хотел.
— Ну хорошо, — она улыбается. — А насчёт ресторана тебе совершенно не стоит переживать. Всем всё понравилось. Мой отец уплетал за обе щёки. Кажется, Аля даже приревновала его к поварам «Лехаима»: я не припоминаю, чтобы он с таким аппетитом когда-либо ел дома.
— Значит, всё хорошо, — он утыкается в её плечо. — Я рад.
— Ты хочешь пойти на первый скрининг? — спрашивает она и тут же тушуется: — Я не настаиваю, если что. Я просто спросила.
Он гладит её по щеке.
— Пол ребёнка на нём ещё не понятен? — уточняет он, и она тут же качает головой:
— Не-а. Пол можно определить на втором скрининге. Не раньше.
— Значит, я верно понял. Но я всё равно пойду.
— Тогда я попрошу Ольгу записать меня на вечер, — говорит она, — чтобы ты наверняка уже освободился по работе.
— Ты хочешь сына? — он улыбается уголками губ.
— Да, — отвечает она. — Я хочу назвать его твоим именем. Чтобы у нас было два Давида. Я знаю, что у евреев так не принято, но это не обсуждается, — она смотрит на него из-под ресниц. — Я сказала об этом твоему отцу. Он не возражает.
Давид едва сдерживается, чтобы не хмыкнуть.
Конечно, отец ей не возражает.
Она нравится ему; нравится искренне — так, насколько это вообще возможно.
Тем, кто искренне нравится Самуилу Рейхману, он не возражает.
— Два Давида — это слишком, — усмехается он. — Я хочу, чтобы у нас родилась дочь. И, поскольку ты настаиваешь на двух Давидах, то, если у нас всё же будет дочь, я сам выберу имя для неё, — он выразительно смотрит на неё. — Это не обсуждается.
— Один-один, — она смеётся. — Ладно, так и быть. Если у нас будет девочка, ты сам выберешь для неё имя. Я приму любое твоё решение.
Он
