ты всё равно не должна выпускать меня. Я принадлежу ей.
— Мальчишка не врет, — предостерегающе буркнул Яго, — Хотя будь я на твоем месте, то не посмел бы даже заикнуться об этом. Впрочем, если бы я был на твоем месте, то не смог бы быть на своем, То есть не смог бы быть собой, а значит не смог бы дать тебе совет. А если я бы не давал тебе совет, значит ты бы поступила на свое усмотрение. Так что, откуда не взгляни, — поступай так, как считаешь нужным.
— Вообще-то, — медленно начала Сентябрь, пытаясь хоть как-нибудь подретушировать свое безволие во дворце Бриария, хоть из-за чего-нибудь бросить вызов Маркизе, — эта Ложка еще несколько минут назад тоже была ее собственностью.
— Я не то же самое. Я — Марид.
Слова привели девочку в растерянность. Мальчик тяжело вздохнул, опустив татуированные плечи, — словно всегда знал, что мир напрочь лишен понимания и очарования.
— Кто такие джинны тебе хоть известно? — спросил Яго резко, словно невежество девушки оскорбляло его лично.
— Они живут в бутылках. — Сказал Вивертека, когда Сентябрь смущенно покачала головой. Он был рад оказать помощь, поскольку «джинн» начинался с «д» — Еще они исполняют желания. Могут правда, и болезнь какую-нибудь наслать. Но в основном, исполняют желания.
— Ну недалеко от истины…
— Очень далеко. — перебил мальчик. — Я — Марид. Джинны рождаются в воздухе. И живут в воздухе. Питаются облако-булками и тайфун-щербетом и пьют грозо-пиво. И умирают в воздухе. А Мариды живут в море. Они рождаются в нем, умирают в нем; и внутри них всегда клокочет море. И во мне тоже, — всегда шторм и прилив. Мы действительно исполняем желания. Поэтому Маркиза и любит нас, — мы вынуждены иногда доделывать то, с чем не справляется магия самой Маркизы. А ведь она древняя, величественная и свирепая, — и благодаря ей она может раздробить свою волю на конкретные желания.
— Но почему же ты не пожелаешь себе выбраться из этой клетки? — резонно спросила Сентябрь.
— Это бессмысленно. Я могу исполнить желание только оказавшись на лопатках в поединке, — изможденный до полусмерти. Таковы законы, — и они непреложны. Когда ей нужен один из нас, она подманивает к себе. А потом дает деревянный меч. По крайней мере, она уважает спорт.
— Какой кошмар, — взволнованно произнесла Сентябрь.
— Она посылает туда, где мы живем, на крайний север своего черного кота. Вот он пришел, сцапал мою маму и не давал ей шевельнуться, — а рыбаки тем временем поймали меня и запихнули в клетку. Я был маленький, слабым, не умел бороться — и ничем не помог. Даже кортик из замороженной соли, который я бросил в кота, рассыпался на маленькие кусочки, когда он схватил его зубами. Я владел им с рождения, а теперь он пропал. И моя мама. И мои сестры. И мое прекрасное одинокое море, — я теперь не только не увижу его, но даже и не услышу его дыхания, потому что оно очень, очень далеко отсюда.
Яго, выслушивая плач Марида, вылизывал свою лапу и мягко косился на Сентябрь. По его взгляду можно было догадаться, что он ждет, когда девочка примется обвинять его в безнравственности.
— Но я слышала, что с Рабаб всё в порядке! — неожиданно сказала Сентябрь. — Ее в кинохронике показывали! И там она такая молодая! Только-только вышла замуж!
— Мариды, — ответил мальчик, с трудом подбирая слова, — они не как все. Наши жизни столь же глубоки, как и море. Они протекают во всех направлениях, и все случается разом, единовременно, — от дна к поверхности. Моя мама знала, что наступило время выходить замуж, — потому что ее дети стали появляться на лунных дорожках и болтаться по ним туда-сюда. Марид может встретить своего сына, которому будет двадцать четыре, даже в возрасте одиннадцати лет. И следующие годы искать в морских глубинах своего суженого, — копией которого станет сын. Этот муж по настоящему сужден ей, — уже и всегда. Моя мама узнала Гияза по моим глазам.
— Как это всё запутанно.
— Просто ты не Марид. Я узнал Рабаб, как только впервые увидел: у нее был такой же нос и черные волосы такого же оттенка, как и мои. Она бродила по берегу, а по пятам за ней, как собачка, следовало облако тумана. Я подарил ей цветок, дюнную ромашку, — и мы долго смотрели друг на друга. «Стало быть, время пришло?» — спросила она. «Теперь будем играть в прятки» — ответил я и убежал. Конечно, она всё еще должна завести меня. Это как течение: мы не можем не идти туда, куда мы должны прийти. Нас таких много, как брызг в море, — ведь все мы с начала времен вместе взрослеем и при этом все уже повзрослевшие. Правда, все мы обособленны, одиноки, — чтобы не конфузить ситуацию в нашем обществе. И здесь, в плену Маркизы, я в одно мгновение умираю на ринге, а в следующее — живой и невредимый. Мы — её пряники, и их разжёвывание. Мне кажется, я уже не вырасту, потому вся мои взрослые годы уже зарезаны.
— Я правильно поняла, что раз ты не вырастешь, то у тебя не будет детей или суженой?
— Не совсем. Я стану чьим-то суженым в нынешнем возрасте. Мне надо лишь подождать.
— Несчастный, до чего же странна твоя жизнь! Как тебя зовут?
— Суббота, — ответил мальчик. — Для тебя страннее наверно и не придумаешь, да?
— Ну, не то что бы… Меня зовут Сентябрь. И я тебе скажу, Суббота, что я тебя здесь не оставлю. Особенно после того, что случилось.
Конечно, у Сентябрь была еще возможность оставить всё таким, какое есть. Да только всё сильнее она обвиняла себя за то, что нанялась служить Маркизе. Всё больше слов она отыскивала (пытаясь не глядеть на язвы, натертые цепью на коже Вивертеки), чтобы объявить ему о предстоящем походе за мечом для тирана. Всё масштабнее ей хотелось устроить погром напоследок. Она отошла на шаг от клетки, вытащила из-за пояса Ложку и со всего размаху (так, что чуть не задела коленку Дола, стоявшего позади) обрушила ее на замок клетки. Замок разлетелся в клочья, весьма эффектно — и утоляюще. Суббота, словно барсук от таксы, отполз в дальний угол. Сентябрь протянула руку, однако ультрамариновый мальчик не
