Боря, застанетъ ли она меня въ живыхъ; а если не застанетъ, когда завѣщаніе мое прочтутъ, все приготовь къ ея пріѣзду. Отдай ей свою комнату, а самъ вотъ въ моей спальнѣ поселись. Матушка здѣсь долго не наживетъ, я знаю. Она къ себѣ въ деревню отправится.
У Бориса на языкѣ было много вопросовъ; но слова какъ-то застывали.
— Какъ же вы, папенька, объявите обо всемъ этомъ бабушкѣ? — могъ онъ только проговорить.
— Какъ? Я не стану ей объявлять. Тяжело мнѣ очень будетъ, Боря; ужъ я вѣдь не могу больше выносить никакихъ сценъ. Скрывать нужно, другъ, скрывать. Воли своей я не неремѣню, а слово я теперь скажи — бурю подыму. Что дѣлать, Боря, что дѣлать… — повторилъ онъ со вздохомъ.
Борисъ не упрекнулъ отца въ слабости: ему слишкомъ было жалко его.
— Да и ей самой легче будетъ, — продолжалъ больной, — легче будетъ узнать все послѣ смерти моей.
— Папенька, — замѣтилъ Борисъ — Софья Николаевна можетъ скоро пріѣхать, и онѣ встрѣтятся…
— Ты думаешь, она меня застанетъ? Нѣтъ, Боря, мы съ ней не увидимся, — произнесъ больной съ горькой усмѣшкой: — я вѣдь чувствую. А что же ей матушка можетъ сдѣлать? Она ее не выгонитъ отсюда, я ее въ завѣщаніи попечительницей надъ дѣтьми моими назначаю.
Послѣднія слова больной выговорилъ такъ, какъ-будто онъ хотѣлъ увѣритьея, что дѣйствительно его посмертная воля будетъ свято выполнена.
Но онъ замѣтно ослабъ. Голова его совсѣмъ опустилась и весь онъ ушелъ глубоко въ кресло.
— Ну, Боря, — произнесъ онъ тихимъ. ослабшимъ голосомъ — мнѣ пора и на покой. Ты теперь все знаешь. Случится мнѣ завтра умереть, — видно, такъ Богу угодно будетъ, а все-таки я свою волю высказалъ. А до моей смерти, ты бабушку не серди, оставь ее. ужъ ее, другъ, не исправишь, и не воротишь ты того, чего нельзя воротить.
Борисъ подошелъ къ отцу и взялъ его руку.
— Я не буду ее сердить, папенька, ее ужъ нечего бояться.
— Но ты радъ за свою Машу? — спросилъ больной, обнимая сына.
— Да. И отчего это бабушка такъ не взлюбила насъ!
— Отчего? — переспросилъ больной. — Не разспрашивай меня, Боря. Послѣ узнаешь. А скажи отъ меня теткѣ, чтобъ не покидала Маши, въ институтъ бы ее не отдавала. А ты вотъ, какъ кончишь курсъ, въ Москву переѣзжайте, живите всѣ вмѣстѣ. Домъ этотъ продай, пускай онъ умретъ съ нами, вамъ ужъ не жить въ этомъ гнѣздѣ. А деньги, Боря — я вамъ съ сестрой оставляю… изъ имѣнья часть брата Александра отдали теткѣ, по смерть ея. Если этого ты не исполнишь, грѣхъ тебѣ будетъ. Нѣтъ, да ты не такой, въ тебѣ душа есть. По-міру не пойдешь, Боря, да не объ этомъ думай. Ну, да тебѣ другая жизнь предстоитъ, свободы много будетъ, никто у тебя ее не отниметъ, а коли я для тебя мало сдѣлалъ, не кляни ты меня и костей моихъ не тревожь…
Больной приподнялся и долго смотрѣлъ на сына.
— Ну, Христосъ съ тобой, — произнесъ онъ, тронутымъ торжественнымъ голосомъ.
Борисъ опустился на колѣни, отецъ перекрестилъ его.
Минуту спустя онъ выходилъ изъ спальни, съ поникшей головой, держа въ рукахъ написанное письмо.
Бываютъ мгновенья, когда жизнь какъ-то особенно ясно и осязательно выступаетъ передъ вами, даже въ годы самой первой молодости. Въ такія минуты ни о чемъ не спрашиваешь, ничему не удивляешься, и какъ бы сильна ни была боль сердца, съ непонятной рѣшимостыо хочешь идти въ даль, не пугаешься жизни и въ самой грусти чувствуешь живую струю.
То же было и на душѣ Бориса.
ХХХІѴ.
Прошло нѣсколько дней.
Новое завѣщаніе было написано. Ѳедоръ Петровичъ часто пріѣзжалъ одинъ и съ свидѣтелями. Больной все это время чувствовалъ себя дурно, и только поутру могъ говорить. Его начинало душить; онъ не могъ ни лежать, ни сидѣть. — Пелагея Сергѣевна видѣла ясно, что противъ нея ведется борьба, и ничто уже ей не помогало разбить козни ея недоброжелателей. Когда она узнала, что Николай Дмитричъ написалъ новое завѣщаніе, она такъ взволновалась, что на два дня слегла въ постель. Затѣмъ она кинулась въ спальню, но ничего не успѣла ни узнать, ни разстроить. Николай Дмитричъ почти не пускалъ ее къ себѣ; а когда она входила и начинала говорить — онъ молчалъ. Въ немъ была теперь полная холодность и рѣшимость слабохарактернаго человѣка, который отвѣчаетъ на все равнодушіемъ.
Разъ, когда Ѳедоръ Петровичъ выходилъ отъ больнаго, его попросили въ диванную, къ бабинькѣ.
— Милостивый государь, — начала старуха: — позвольте мнѣ вамъ сказать, что вы безчестно поступаете!
— Какъ же это, сударыня? — сказалъ ей въ отвѣтъ Лапинъ, своимъ спокойнымъ голосомъ.
— Вы втерлись въ наши семейныя дѣла; по вашему наущенію, Николинька унпчтожилъ завѣщаніе. Онъ не въ полномъ разумѣ теперь. Я буду жаловаться, что тутъ — обманъ, подлогъ!
Ѳедоръ Петровичъ окинулъ Пелагею Сергѣевну строгимъ взглядомъ и, немного улыбнувшись, отвѣчалъ:
— Сударыня, вы увлекаетесь… Что вашъ сынъ былъ въ полномъ разумѣ — на то свидѣтели есть, которые и подписались на завѣщаніи. А что по моему наущенію Николай Дмитричъ распорядился, такъ про то вы, видно, больше меня знаете. Вотъ что я вамъ скажу, сударыня: успокойтесь вы. Изъ-за чего вы только бьетесь? Будетъ съ васъ того, что вы живыми дѣтьми командовали; а умирающихъ-то оставьте, — право, грѣхъ. Какъ бы сынъ вашъ ни распорядился — имѣнье его, дѣти также его. У васъ своя часть есть. Лучше вамъ на покой да грѣхи отмаливать.
— Да вы скажите мнѣ: кому же онъ оставляетъ дѣтей? Я должна это знать! Развратницѣ что ли этой?
— Какой развратницѣ? — спросилъ Ѳедоръ Петровичъ.
— Вы знаете какой! — крикнула бабинька. — Ябабка внукамъ своимъ, я не могу же ихъ кинуть.
— Вашъ сынъ, сударыня, выразилъ свою волю въ завѣщаніи.
— Я не останусь здѣсь, если эта мерзкая пріѣдетъ!
— Какъ вамъ угодно. Видно, вы себя больше всѣхъ любите. Никто васъ не гонитъ, а коли для васъ вс равно, когда и какъ умретъ вашъ сынъ, такъ чего же вы ждете?
На этихъ словахъ Ѳедоръ Петровичъ раскланялся и вышелъ.
Бабинька задыхалась; но дня черезъ два она совсѣмъ притихла. Молча ходила она по корридору и по пріемнымъ комнатамъ. Если спальни не была заперта, она входила туда, садилась поодаль отъ кровати, молчала цѣлыми часами и только отъ времени до времени отрывисто взглядывала на сына. Когда являлся Борисъ, она скрывалась. Безполезно было ей придираться къ внуку. Она уже чувствовала, что царству ея положенъ конецъ, и это сознаніе ежесекундно точило ея душу, хотя наружно она и присмирѣла. Еслибъ человѣкъ со стороны вошелъ въ большой дикій домъ,
