Забавно, но я совсем не помню, о чем мы с ней говорили. Помню, что болтали о девушке с тобой. Надо сказать, подсмеивались над ней, строили всякие планы, вожделели ее. А однажды в Центральном парке, когда поблизости никого не было, начали громко выкрикивать ее имя, обращаясь к огромному пустому небу. Впрочем, таким же образом мы с тобой трепались о Лиз Кессел, Маргарет Энодин и о других девчонках. Отлично помню глупые эротические стишки, которые мы сочиняли вместе и никогда не показывали девушкам. О, мы были умными и достаточно образованными ребятами. Мы читали журнал «Мэд», слушали Франка Заппу, «То-кингхедс» и Дево. Мы с иронией относились к своим похотливым чувствам и забавлялись бурлящей в нас сексуальностью.
Когда же шесть месяцев спустя ты начал по-иному причесываться, слушать группы, играющие в стиле нового романтизма, и встречаться с Ту-Лин, я разочаровался в тебе. Да, ты обманул мои ожидания. Мне казалось, что ты совершаешь предательство и слушаешь вместо умной сложной музыки претенциозную и легкомысленную ерунду. Я чувствовал, что ты изменил себе, и пытался исправить положение. Встречаясь с тобой и твоей вьетнамской подругой, я старался напомнить о нашем тайном языке, о наших заветных шутках. Пусть они не сработали в случае с Бесс, но для тебя они что-то да значили. Однако все мои труды оказались напрасны, ты стоял на своем.
Но чем больше ты упорствовал, тем сильнее я настаивал. В течение какого-то времени по крайней мере. Потом мы вообще поссорились. Я вроде бы здорово рассердился на тебя. Разумеется, все мои претензии, носившие тогда эстетический характер — я упрекал тебя за плохую прическу, за приверженность к неправильной музыке, за общение с азиаткой, — теперь ретроспективно кажутся слишком эмоциональными. Я ревновал тебя к девушкам. Кроме того, я вложил в тебя все детские интимные переживания, от которых мне приходилось избавляться с возрастом. Затем я начинал испытывать к ним отвращение, но они более не пугали меня.
О, мы взрослели очень по-разному! Я с болью вспоминаю об этом.
Пару страниц назад я хотел перейти от воспоминаний к размышлениям о затруднительном положении, в котором ты оказался, и о том двойственном чувстве по отношению к своему долгу, которое ты испытал, обременив себя семейными узами. (Чуть было не написал, что ты поторопился, однако это всего лишь инерция моего мышления.) Чувствую, что все дальше удаляюсь в прошлое. В возрасте семи или восьми лет, еще до нашей встречи, мои родители дружили с молодой супружеской четой с необычными именами — Август и Вера. Полагаю, так их прозвали друзья-хиппи. По крайней мере в отношении Веры это точно. Август протестовал против войны и не хотел служить в армии. В итоге он устроил в помещении местного призывного пункта сумасшедшую вечеринку по случаю своего дня рождения (ему исполнилось тогда восемнадцать). Вся веселая компания занималась на призывном пункте антивоенной агитацией, что и явилось причиной судебного преследования. Вера увлекалась керамикой. На заднем дворике у них стояли заляпанный грязью гончарный круг и печь из красного кирпича для обжига глины. Она была флегматичной блондинкой без всяких претензий. Теперь такие женщины кажутся мне мужеподобными лесбиянками. С ними можно скорее дружить, чем заниматься любовью. Тогда она казалась мне вполне солидной дамой, хотя ей не исполнилось и двадцати лет.
Мы часто навещали Веру в течение тех шести или восьми месяцев, что Август провел в тюрьме. Мы проводили вечера во дворике, и она угощала нас холодным чаем, наливая его в чашки перепачканными глиной руками. Именно тогда я и влюбился в нее. Мои чувства, лишенные по причине возраста всякой сексуальности, носили чистый и романтический характер. В подобных историях принято считать, что дети находятся в замешательстве, а взрослые останавливают их и заставляют ждать, пока они немного подрастут. Что до меня, то я вовсе не испытывал никакой растерянности и все понимал очень четко. Мне стало ясно, что чувство к Вере указывает на то, какому типу женщин я буду отдавать предпочтение, когда стану мужчиной. Я пообещал себе, что моя первая любовь будет походить на Веру и, встретив свой идеал, я полюблю его твердо и окончательно. А относиться к любимой буду лучше, чем к кому-либо в жизни.
Возвращение Августа из тюрьмы никак не повлияло на мое увлечение. (Кстати, он весь срок отсидел в камере предварительного заключения в Бруклине на Атлантик-авеню.) Меня не беспокоило и то обстоятельство, что женщина принадлежала ему. Этот факт я приписывал порочным особенностям взрослой сексуальной жизни. В моих глазах Август не являлся достойным соперником, и я с детским идеализмом продолжал любить Веру, идиотски полагая, что умею это делать гораздо лучше взрослых. Теперь-то я понимаю, что Август для меня тогда был заменой Р. — то есть человеком, которого я пытался игнорировать как неуместного соперника, стараясь занять его место.
Тогда я дал себе слово упорствовать в том, М., против чего я гневно протестовал, когда ты стал отдаляться от меня, не сумев понять сути разительных перемен в собственной жизни. О, как расстроился бы и устыдился непримиримый юноша, узнай он из уст гипотетического путешественника во времени, каким бессмысленным и катастрофичным окажется его роман с А. В наши юные годы мы даем себе обещания строить взрослую жизнь по определенному проекту, однако впоследствии все планы обычно рушатся. За исключением одного: судить себя по тем же детским стандартам, не терпящим компромиссов.
Если бы я ребенком смог прочитать сегодняшнее письмо, то ужаснулся бы тому, насколько мы отравлены знаниями о мире. Однако следует признаться — именно сохраненная в моей душе детская невинность послужила причиной безрассудного разрыва с А. И она же вселяет в меня надежду, заставляя сердце биться чаще. Мне кажется, я еще смогу полюбить. Ребяческое простодушие не смогло уберечь меня от А. и ее от меня. Воображая, что могу спасти женщину от опостылевших уз брака, я, преисполненный наивного оптимизма, которым защищался от собственного отчаяния, принуждал ее мучиться за двоих. В сущности, я и заставил ее вспомнить ту песню, ухмыляясь как идиот. Точно так же я усмехался в присутствии Бесс Херш. Моей любовнице А. ничего не оставалось, как только затаиться и стать скрытной в присутствии глупенького ребенка, который считал, что погибшую любовь можно заменить другой. Нет, мотоцикл, упавший со скалы, нельзя исправить.
Конечно же, в итоге у нас ничего не получилось. Но хватит об А. Я уже и так посвятил ей все письмо. Ты задаешься вопросом, удастся ли тебе изведать трепетную радость новой любви, а я изо всех сил пытаюсь умолчать о том немногом, что мне известно: ничто не может сравниться с таким блаженством, только длится оно одно лишь мгновение. Что касается твоей жены и ребенка, то в вопросах семейной жизни я абсолютно не компетентен. Однако все твое изощренное лукавство не поможет, начни ты вести игру на два фронта. Ты более невинен, чем предполагаешь. Я разговариваю с тобой, находясь на темной стороне улицы, и мой плачевный опыт содержит очень мало полезной информации. Я могу лишь сформулировать для тебя вопрос, который давно уже задаю себе: куда направить мчащийся мотоцикл своей невинности? Как превратить его в дар вместо проклятия?
Думаю, нам нужен новый национальный гимн.
Заканчивая письмо, вспомнил, что никак не прокомментировал твой невероятный рассказ о человеке, мастурбирующем в метро. Ну вот, я и упомянул его. Я также благодарен тебе за информацию о Годзилле. Теперь я знаю, что это всего лишь посредственный игрок с запоминающимся прозвищем. Порадуюсь, если бейсбольная команда «Янки» получит по всей программе в Японии. Мало того что они обыгрывают все американские команды, так теперь они хотят еще надрать задницу всему миру. Это невыносимо. Но ты можешь быть уверен, что мы с Джузеппе, как обычно, проведем этот май в Ши. В наших сердцах всегда царит весна и 1969 год.
