доносились тихие звуки джаза.
– Я думал, вы террористы, – еле выговорил он. – Я думал, я смогу…
Он запнулся и не договорил. Взгляд его застыл неподвижно, лицо искривилось в предсмертной гримасе, на его белоснежной рубашке багровело кровавое пятно.
– Хотел вызвать их на себя и пристрелить, – сказал Хорхе. – Эх, бедный парень. – Он закрыл ему глаза.
Недалеко от повара лежало ещё два тела – официантки и проводника, они тоже были мертвы, как сказал нам Полянский.
– Вот ведь чёрт. – В дверях стоял Нил, закусив дрожащий кулак.
– Только не блюй, пожалуйста, парень, – огрызнулся на него Хорхе, – самого тошнит.
– Значит, террористов здесь уже нет? – спросил Нил.
– Нет. – Хорхе взял радио и протёр его полотенцем от крови. – Они уже сделали всё, что хотели, эти чёртовы твари, и пошли по другим вагонам. Что им ещё здесь искать?
Хорхе крутил регулятор приёмника, но тот только трещал.
– Что вы ищете? – спросил Полянский, отойдя от тела проводника.
– Новости, – сказал старик. – Мы не знаем, что происходит, но они-то должны знать.
– Что происходит? – огляделся Полянский. – По-моему, нас захватили.
– Мне нужно знать, какие применяются меры, что делают эти чёртовы полицейские! – откашлялся Хорхе.
– А может, о нас и не знает никто? – спросил Нил.
– Видите, – кивнул на Нила старик, – может, и не знает, может, парень прав.
– Террористы должны были выдвинуть требования, – сказал я.
– Это в лучшем случае, – возился с радио Хорхе, – в худшем – они просто фанатики, а мы их сакральные жертвы.
– Не ловит, – сказал Полянский, – здесь нет никакой связи.
– Но джаз же звучал, – сказал я.
– Звучал, – сказал Хорхе, – но тоже заглох, чёрт бы его подрал!
Странно, мне почему-то казалось, что я его уже где-то слышал, этот самый джаз.
– Мне кажется, я где-то уже слышал эту песню, – сказал я.
– Это Армстронг, – ухмыльнулся доктор, – его все где-то слышали.
– Вот в этом он прав, – буркнул Хорхе и повесил приёмник себе на шею.
– Вы что, возьмёте его с собой? – удивился Полянский.
– А кому его здесь оставлять?
Мы вышли с проклятой кухни, окинули взглядом тела и пошли прочь из вагона под треск радио и пропадавшего джаза.
– Может, вы уже выключите его, – пробурчал Полянский, – не обязательно всем знать, когда мы идём.
Хорхе потянулся к приёмнику, но тот отключился сам.
* * *
Следующий вагон был плацкартным и абсолютно пустым, по крайней мере, нам так казалось. Первым вошёл старик Хорхе, он держал пистолет наготове и медленно ступал, шаг за шагом ощупывая пространство перед собой. Ни один мускул не дрогнул на его морщинистом лице. Видит бог, он был кем угодно, но не обычным стариком.
– Здесь, похоже, всё пусто, – сказал Нил Эмберг.
– Тсс, – приложил Хорхе палец к губам, – здесь кто-то…
Не успел он договорить, как на нас с верхних полок, заставленных вещами, попадали чемоданы и спрыгнули двое мужчин, другие накинулись сзади. Мне кто-то сдавливал горло, накинув на шею верёвку.
Я услышал выстрел, потом ещё один. Старика повалили на пол, пистолет выбили из рук. Эмберг же сам выкинул нож и поднял руки. С доктором эти парни возились дольше всего, это он выпустил две пули, пробив крышу вагона. Через пару минут мы уже сидели связанные по рукам и ногам на пассажирских креслах.
Их было четверо: взрослый мужчина с короткими волосами, чернявый парнишка, похожий на марокканца, и ещё двое парней европейской наружности.
Поначалу я подумал, что это и были террористы, но сейчас, смотря на каждого из мужчин, я видел, что все они так же охвачены страхом. Я понимал, что они такие же пассажиры, как мы. И, судя по их измождённым лицам, страх – единственное, что придавало им сил. У нас было оружие, у них не было ничего, кроме желания выжить.
– Это вы убили Доминика? – смотрел на меня рыжий мужчина лет сорока. – Это ты убил моего брата, ублюдок! – схватил он меня за ворот. – Ты? Сволочь! Говори!
– Я никого не убивал! – только успел выкрикнуть я.
– Спокойно, Эван. – Другой мужчина, постарше, проверял узлы на руках Полянского. – Мы сейчас разберёмся.
– Куда вы, сволочи, дели тело? – не унимался тот.
Его измученное страданием лицо покраснело багровой россыпью каких-то пятен. Они, волдыристые и неровные, покрывали все его щёки и подбородок. Я посмотрел на руки несчастного – они были расчёсаны в кровь. Его язык заплетался, речь невнятно пролезала сквозь зубы, будто ей не было места во рту. Скорее всего, опухло не только лицо мужчины, но и язык.
– Послушайте, мы такие же пассажиры, как и вы, – начал я. – И в нашем вагоне тоже есть трупы, и исчезнувшие люди, и те, кто, скорее всего, скоро умрёт.
Я вспомнил Хосефу. А вдруг она уже умерла…
Рыжий мужчина хотел отдышаться, но у него не получалось. Он смотрел на нас с такой злостью, что, казалось, готов был убить. Что его сдерживало? То же, что и каждого из нас, – желание докопаться до правды. Невозможно убить гонца раньше, чем тот заговорит.
– Похоже, поезд захватили террористы, – как можно спокойнее сказал я.
– Я нашёл брата в тамбуре, – продолжал Эван. – Доминик был без сознания, но дышал. Потом я пошёл за помощью, а когда вернулся, его уже не было. Только открытая дверь.
– Вы хотите сказать, его сбросили с поезда? – спросил Полянский.
– Да, я в этом уверен.
– У нас умерло двое, один исчез, – сказал Хорхе, – ещё двое нехорошо себя чувствуют.
– К вам кто-нибудь обращался по громкой связи? – спросил я. – Выдвигал какие-то требования?
– Нет, – замотал головой рыжий, – никто. Всё это время не было света, а после включения и разблокировки дверей мы решили, что они изменили тактику. Сойти с поезда никто не мог. Он не останавливался ни на секунду.
– Вы уверены? – спросил я и посмотрел на Нила.
– Конечно, уверен! Я очень чутко сплю, у меня затяжная бессонница. Могу отключаться минут на десять, но потом просыпаюсь опять.
– Посадка может занять и меньше десяти минут, – бурчал Нил Эмберг.
Я до сих пор не мог понять, как оказался среди нас этот парень, но разбираться и сдавать его не стал. Пусть уж лучше он будет рядом, здесь, на виду, чем оставлять его с женщинами и ребёнком.
– Трое из наших ушли на разведку, – продолжал Эван. – А мы остались ждать здесь.
– Я нашёл свою жену убитой, – сказал вдруг другой мужчина.
Он всё это время сидел на сиденье слева, смотрел в пол и молчал. Его глаза полны были злобы, осиротевшей, рвущейся наружу. Он вдруг скривил дрожащие губы и разрыдался в рукав.
– Мне очень жаль, – сказал я.
– Но я никак