В марте еще дождливо и ночи холодны, дороги развозит красно-серой грязью, и ветер, известный как «Эль Хоссом», вздувает экваториальный шторм, который бушует восемь дней кряду. На выпасах Сивас Кангала громадные мастиффы в ошейниках с железными шипами устраивают ночные побоища с коварными рысями и безрассудными волками, а в северные болота и леса еще не вернулись птицы черныши.
В апреле, когда дни солнечны и нежарки, а проливные дожди приятны, Рустэм-бей известил, что собирается с вооруженной свитой в Смирну, прославленный город неверных, и многие жадно ухватились за выгодную возможность послужить в его охране.
В те дни округа кишела головорезами, в основном из дезертиров. Происки Великих Держав и давнее неистовство Балкан втягивали османское государство то в одну, то в другую истощающую, кровопролитную и деморализующую войну. Рекруты вдруг понимали, что их забрали на неопределенный срок и закинули на чужбину за сотни миль от дома, где женщины рвали жилы, отчаянно пытаясь в одиночку управиться с хозяйством. Сотни тысяч Пенелоп порою вечно ждали мужей, которых судьба швыряла из беды в несчастье. В довершение бед, христиане, добившиеся равных прав, больше не освобождались от воинской повинности, как в старину, и теперь дикие места Анатолии кишели преступниками, многие из которых сносно освоили искусство жестокости, а воровали все. Изредка их тревожили жандармы и военные экспедиции из Константинополя, но путешествовать по большим дорогам в одиночку было небезопасно, и Рустэм-бею, решившему по весне отправиться в Смирну, предстояло хорошенько подготовиться, дабы избежать неприятностей.
Он никому не говорил, зачем едет. В его мире не принято было раскрывать друг другу душу, да и не имелось такого человека, кому ага мог бы довериться, однако правда была в том, что Рустэм-бей искал женщину. Короткое супружество с Тамарой поселило в нем смутное представление о том, какими могут быть отношения мужчины и женщины, и он всем существом — сердцем, желудком, чреслами, горлом — стремился к чему-то, что даже себе самому не мог сказать словами. Он желал с кем-нибудь слиться и чувствовал себя садом, где сейчас цветут лишь картошка, амброзия и переросший лук, но где истинный садовник смог бы увить шпалеры виноградной лозой и выманить из земли тюльпаны. Было бы слишком просто сказать, что Рустэм-бей желал романтической любви, ибо в действительности он искал недостающую часть себя, а это совсем не одно и то же, хотя порою нам чудится, что разницы нет. Рустэм вбил себе в голову: если удастся найти любовницу-черкешенку, шаловливую, с яркими губами и светлой кожей, бесподобно музыкальную, умелую и энергичную в постели, его жизнь переменится. Бессонными ночами, под изводящие, безжалостные трели соловьев он рисовал в воображении лицо и руки черкесской одалиски, что озарит его жилище, как луна. В Смирне он купит часы, и не одни, этакие туфли из отличной кожи и черные брюки, превосходный сюртук и новую красную феску. Затем поездом отправится в Константинополь и появится там не в облачении уездного царька — мешковатые шальвары, жилетка и арсенал за кушаком, — но истинным джентльменом с ухоженными усами, и вернется домой с подобающей его положению красавицей, которая станет единственной женщиной в округе, точно знающей, который час. Если Аллах сочтет нужным и позволит ему отыскать воистину потрясающую женщину, он выстроит новую мечеть на южной окраине города и оплатит ее содержание.
В то раннее утро над площадью стоял оживленный гул — сходились путники со скотиной, провиантом и постельными скатками. Жилистый гончар Искандер собирался идти пешком, как и сборщик пиявок Мохаммед, который сговорился с Али-снегоносом, что ослица повезет урожай пиявок в обмен на небольшую часть барыша. Али появился раньше всех: он проживал с семьей на площади в огромном дупле платана, который теперь мог похвастаться пристройкой с крышей и настоящей дверью.
Левон-хитрюга — аптекарь-армянин, один из самых ловких городских торговцев, — прибыл с тремя верблюдами, груженными товарами, которые он накопил зимой, проведя с полсотни небольших осмотрительных сделок, а теперь собирался обменять на лекарства и снадобья, косметику и афродизиаки.
Стамос-птицелов, как всегда, красноносый и сопливый, принес клетку, где сидела пара прелестных цветастых щурок. Птицы с длинными серыми клювами и голубыми, как Эгейское море, грудками, с черными ободками вокруг глаз и черными воротничками, переливались зеленым, кремовым и желтым. Стамос рассчитывал получить за них хорошие деньги в каком-нибудь из роскошных домов, выстроившихся вдоль гавани Смирны, что окупило бы путешествие и поиски корма в колючих подлесках на обочинах дороги. Эти птицы сначала забивали насекомых и лишь потом ели, а мертвые мошки их, как выяснилось, совершенно не интересовали. Стамос улыбался при мысли, что слугам богачей придется искать живой корм ежедневно, пока птицы не сдохнут.
Леонид-учитель тоже отправлялся в путешествие пешком и уже представлял страшные волдыри и близкую усталость. Он собирался навестить родных, хотя в их семье не особенно любили друг друга. Главным же было участие в собрании тайного общества, которое плело византийские интриги, ставя целью возвращение Греции земель, захваченных оттоманами столетия назад. Британия более не горевала по французскому престолу, Испания не требовала возвращения Нидерландов, а Португалия не имела притязаний к Бразилии, но всегда найдутся те, кто не может позволить прошлому исчезнуть, и среди них сербы, которые вечно будут мучиться мыслью о потере Косово, и греки, которым никогда не даст покоя падение Византии. Леонид был одним из них и далеко не одинок. Его преследовали прекрасные видения, в которых Константинополь вновь становился столицей греческого мира, и, как у всех подобных мечтателей, эти фантазии зиждились у него на незыблемой вере, что его народ, религия и образ жизни превосходят другие и потому должны быть приняты всеми. Такие люди, даже столь ничтожные, как Леонид, двигают историю, которая, в конечном счете, не что иное, как мрачное сооружение, возведенное из человеческой плоти, искромсанной во имя великих идей.
В караван набралось человек двадцать, движение предполагалось в традиционной манере — от одного караван-сарая к другому, на каждый переход — день пути. Возглавляет караван верховой на ослике. Вожак двигается средним шагом, нещадно дымя цигарками и любуясь окрестностями. В данном случае человеком на ослике стал персонаж, известный под именем Велед-жирнюга. Он был идеально шарообразным, его короткие ножки торчали под прямым углом к ослиным бокам, а рябая физиономия выдавала раннее знакомство с оспой. К счастью для ослика, ростом Велед был не больше четырех футов, и потому не являлся чрезмерной обузой, несмотря на то, что тех же четырех футов достигал по экватору.
В ответ на призывы с минаретов правоверные совершили утренний намаз, и караван был готов отправиться в путь, однако ничего не произошло. Велед с осликом тронулись вперед, но головной верблюд не шевельнулся. Велед развернул ослика и пнул верблюда в бок.
— Сукин сын! — не без дружелюбия гаркнул он. — Ну что еще?
Верблюд глянул с печальным высокомерием. Велед снова ему наподдал, но с тем же результатом.
— Не идет чертяка, — объяснил вожак путникам, словно те не видели. Велед свернул цигарку, прикурил и театральным жестом вставил верблюду в ноздрю. — Теперь порядок, да? — спросил он. — Можем отправляться?
