Книга Греховные уроки - Бьянка Коул

— Хорошо.

Его плечи слегка расслабляются от облегчения, он притягивает меня к себе, глубоко целуя. Его поцелуи свирепы, как будто он пытается поглотить меня изнутри, совсем как монстр, о котором он предупреждал меня.

Я запускаю пальцы в его волосы, притягивая мужчину ближе, когда моя потребность в нем становится всё глубже.

Он гортанно стонет, с силой хватая меня за запястья и заводя их мне за спину.

— Что я тебе говорил?

Я сглатываю.

— Я не могу ничего делать без Вашего разрешения.

— Именно так.

Доминирующий тон его голоса заставляет мои бедра сжаться.

— Прошу прощения, сэр.

— Пришло время узнать, какое прекрасное произведение искусства ты создашь, malishka.

Он быстро целует меня еще раз, прежде чем оставить стоять полуголой в подвале, а сам идёт к стене, где висят его инструменты.

От мысли, что я позволю ему порезать себя, по спине пробегает дрожь. Я вспоминаю ходившие три года назад слухи о том, что студентка застала его и ассистентку преподавателя занимающимися сексом в этом подвале, пока он резал ее. Поговаривали, что студентка была травмирована тем, что увидела, но я никогда не знала, верить этому или нет. Слишком часто слухи раздувают или преувеличивают, но теперь я убедилась в том, что это действительно было правдой.

Гаврил Ниткин одержим идеей заставить меня истекать кровью. То, как загорелись его глаза, когда он размазал мою кровь по своим пальцам и слизывал ее, навсегда запечатлелось в моей памяти.

Его возвращающиеся шаги выводят меня из оцепенения, и моё сердцебиение учащается, когда я вижу большой зазубренный нож в его руке.

— Сэр, я не уверена…

— Пути назад уже нет, Камилла. — Его карие глаза, которые я всегда находила такими манящими, кажутся почти демоническими в тусклом свете подвала. — Ты ясно дала понять, чего хочешь. — Он склоняет голову набок. — Я не причиню тебе вреда, по крайней мере, не слишком сильного.

Когда он подходит ближе, мои внутренности крутит, как в стиральной машине на максимальной скорости отжима. Такое чувство, что меня сейчас стошнит, но я не могу сдвинуться ни на дюйм. Даже когда он приближается, я застываю на месте, как будто попала в паутину, полностью обездвиженная.

— Я не уверена, — говорю, несмотря на то, что в глубине души знаю, что какая-то часть меня хочет испытать это, но не могу отрицать, что я также боюсь мужчину передо мной. Потому что он не мужчина, он монстр. Из тех, кто процветает за счет боли и страданий.

Он тянется ко мне и проводит твердой рукой по моему горлу.

— Ты не можешь сказать мне "хорошо" в одну минуту, а потом отступить, malishka. — Он с силой сжимает руку. — Это не так работает.

Я с трудом втягиваю воздух в легкие, пока он давит на мое горло, словно пытается убить меня.

Темнота в его глазах заставляет меня вздрогнуть, когда он, наконец, ослабляет хватку.

— Будь хорошей девочкой и повернись для меня.

Холод разливается по моим венам, и я понимаю, что спускаться в подвал с монстром, где никто не услышит, как ты кричишь, — вероятно, ужасная идея. Я поворачиваюсь к нему спиной, как мне было велено, поскольку, похоже, не могу удержаться от того, чтобы не подчиниться его приказу. Это безумие, учитывая, что я знаю, насколько он опасен и что собирается сделать со мной.

Он берет меня за талию и перемещает руку к пуговицам на передней части юбки, расстегивая их до тех пор, пока ткань не падает на пол, оставляя меня в одном белом лифчике и стрингах в тон. От его прикосновений по каждому сантиметру моей обнаженной кожи бегут мурашки. А затем его пальцы цепляются за застежку лифчика на спине, расстегивают его и сдергивают с меня, прежде чем я успеваю понять, что произошло.

— Повернись, — приказывает он.

С тревогой я прижимаю руки к груди, потому что ни один мужчина никогда раньше не видел меня такой обнаженной. Находясь в столь беззащитном виде перед таким человеком, как Гаврил Ниткин, я нервничаю больше, чем когда-либо за восемнадцать лет своей жизни. И все же не могу ослушаться его приказа, словно запрограммирована делать все, что он скажет.

Я с трудом сглатываю и поворачиваюсь.

Он мгновенно хватает меня за запястья и дергает за руки вниз, полностью обнажая меня перед собой. Прекрасные карие глаза расширяются, когда он фиксирует внимание на моей груди, разглядывая ее, словно шедевр в Лувре. Это заставляет меня чувствовать себя более желанной, чем когда-либо прежде, хотя мой желудок сжимается, когда глаза останавливаются на клинке, который он заткнул за пояс.

— Такая чертовски красивая, — бормочет он глубоким и хриплым голосом.

Жар разливается по моим щекам, пока я стою перед ним почти полностью обнаженная. А потом он протягивает руку и щиплет мой правый сосок, заставляя меня стонать. Изысканная смесь боли и удовольствия вызывает у меня трепет глубоко внутри.

— Ты идеальный холст для создания шедевра, — говорит он почти отсутствующим тоном.

Я хмурю брови.

— Что Вы имеете в виду?

Гаврил отрывает взгляд от моего тела и встречается со мной глазами, выражение в них заставляет меня содрогнуться. Мрачное и садистское, он сжимает левый сосок еще сильнее, заставляя меня вскрикнуть от неожиданности.

— Резать — это искусство.

Другой рукой он впивается в мое правое бедро, и дергает меня вперед, так что я чувствую, как холодный металл лезвия на его поясе вдавливается в мою кожу.

— Кровь — моя краска, а кожа — мой холст, Камилла. И я никогда не видел более прекрасного холста.

Я заглядываю ему в глаза и понимаю, что он абсолютно серьезен. Серебристый укол страха разливается по моим венам, оседая глубоко в сердце, и я задаюсь вопросом, почему профессор Ниткин такой, какой он есть. Только теперь я понимаю, что этот человек на самом деле не человек, а зверь. Он предупреждал меня об этом, но я не верила ему до сих пор, пока он не продемонстрировал мне свою жажду боли и кровопролития.

Он отпускает левый сосок и тянется к ножу на поясе брюк, осторожно прижимает его между моих грудей и плавно проводит зазубренным краем вниз по моей коже, оставляя лишь красную царапину. Это почти не причиняет боли, заставляя меня нуждаться в нём сильнее, чем когда-либо прежде, в то время как он не сводит глаз с ножа и отметин, которые оставляет на моей коже — его холсте.

Давление нарастает по мере того, как он опускает его ниже,