— Полагаю, вы учились в Афинской консерватории? — спросил доктор Рожа.
Я помотала головой.
— Нет, я самоучка, не настоящий композитор, просто… играя, выдумываю что-то и записываю на магнитофон.
— Что ж, сейчас многие так поступают, — вздохнул он. — Настоящие музыканты перевелись. Остались только энтузиасты-любители, никогда и нигде не учившиеся, но уверенные, что для успеха им вполне хватит изобретательности и таланта. И за это мы должны благодарить «рок энд ролл». — Эти три слова он произнес так, словно обнаружил волос в своем супе и был вынужден извлечь его двумя пальцами. После благовоспитанного «прошу прощения» он развернулся, чтобы поговорить с Билли.
Пока доктор Рожа сидел спиной ко мне, я размышляла о том, что он сказал. И недоумевала: когда человек столь многого добился на профессиональном поприще, удостоившись стольких наград и дифирамбов, не мелочно ли с его стороны припоминать Альфреду Хичкоку грубый промах тридцатилетней давности? Однако я начала понимать, что многие люди в кинобизнесе, несмотря на все свое влияние, привилегии и сияние славы, легко обижаются и принимаются громко возмущаться, когда что-либо происходит не совсем так, как им хотелось бы. Даже за Ици водился этот грешок. Даже он то и дело морщился, недовольный гостиницами, в которые его селили, транспортом, в котором его возили, ресторанами, куда его приглашали. Единственным, кто не ворчал и не обижался, был Билли. Я искренне верю, что по-настоящему его заботило и волновало только создание картин. Все остальное — условия, в которых он творил, комфорт либо отсутствие оного, нерасторопность шоферов, официантов или гостиничной обслуги — не производило на него ни малейшего впечатления. Он был выше всего этого и сохранял чувство юмора при любых бытовых неудобствах. Опять же, когда ты пережил величайшее несчастье, какое только можно себе представить, яйца на завтрак, сваренные не так, как ты любишь, вряд ли покажутся серьезной проблемой.
Это не значит, что Билли не мог быть грубым и агрессивным, когда не считал нужным сдерживаться. Как, например, на том ужине, когда гости заказывали еду. В кои-то веки я не чувствовала себя совсем дурехой, поскольку большинство гостей разбиралось в баварской кухне не лучше меня, и все поголовно последовали примеру Билли: он заказал Schweinshaxe и Leberknödel[25], а затем подробно проинструктировал официанта, как эти блюда нужно готовить.
— Мне то же самое, — сказал Ици.
Мистер Холден захлопнул меню:
— Что хорошо для шефа, хорошо и для меня.
— Сдается, это отличный выбор, — сказал доктор Рожа.
Диссидентами оказались только двое — мисс Келлер и мистер Пачино.
— Итак, — произнесла мисс Келлер не без ехидства в голосе, — если по сценарию, сочиненному Билли с Ици, от меня требуется предстать обнаженной перед камерой через несколько дней, я, пожалуй, выберу салат.
— А я бы съел чизбургер, — объявил мистер Пачино. — Средней прожарки, с картошкой фри и капустным салатом.
Билли сверлил его взглядом:
— Чизбургер? Вы шутите? Где мы, по-вашему, в «Макдоналдсе»?
— Нет, не в «Макдоналдсе», — ответил Пачино. — Мне просто хочется чизбургер. Что тут такого? В любом ресторане, на любом краю света вам приготовят чизбургер, разве нет?
— Несомненно, однако мы не на краю света и не в любам ресторане. Мы в гостиной отеля «Байеришер Хоф». Здешний шеф лучший в Германии. А его фирменное блюдо — свиная рулька.
— Что ж, рад за него. Но мое любимое фирменное блюдо — чизбургер. И уверен, шеф приготовит чертовски хороший бургер.
— Может, в придачу вы закажете молочный коктейль с шоколадом? Или клубничную содовую? Пожалуй, эти напитки больше подходят к такой еде, нежели винтажный рислинг.
— Билли, — попросила мисс Келлер, — не придирайтесь к Пачино.
— Я и не придираюсь. Напротив, сочувствую ему всем сердцем. Приехать в Германию и поневоле есть немецкую еду — страшнее кошмара ни одному американцу не приснится.
— Я не имею ничего против немецкой еды, — сказал мистер Пачино. — Я лишь предпочитаю американскую еду.
— Но таковой, оказывается, нет в меню.
— Точно. Поэтому я делаю особый заказ.
— Как и некогда в «Бистро», помнится.
— Именно. То есть никакой проблемы в этом нет, так?
В наступившей паузе никто ни звука не проронил. Первым нарушил тишину официант:
— Разумеется, сэр. Мы можем предоставить вам все что пожелаете.
— В таком случае, — сказал Билли, — принесите заодно кетчуп и майонез, пожалуйста, и уберите столовые приборы мистера Пачино, чтобы он мог есть руками, а может, стоит перевести часы на тихоокеанское летнее время, и тогда мистер Пачино почувствует себя совершенно как дома, в Лос-Анджелесе.
— Ох, Билли, — сказала мисс Келлер, — вы несправедливы…
— Игнорируй его, Аль, — посоветовал мистер Холден. — В нем взыграл чертов паршивец и сукин сын. И это его фирменное блюдо.
— Принесите мистеру Пачино чизбургер. Прочее оставьте как есть, — отослал Билли официанта и воздел руки: — Mein Gott…[26] со мной обращаются так, будто я дьявол во плоти. Когда на самом деле я добрейший человек, сама любезность… Спросите кого угодно. Спросите доктора Рожа. Миклош, я когда-нибудь бывал к вам несправедлив?
— Не раз, — ответил доктор Рожа.
— Приведите пример.
— Их слишком много, долго рассказывать.
— Вот видите. Нет у него примеров и вспомнить нечего.
Билли намазал масло на хлеб. Он не улыбался, но был явно доволен тем, как завершилась беседа.
— Ладно, — сказал доктор Рожа, — я кое-что вспомнил.
Билли, не говоря ни слова, откусил от своего бутерброда.
— Тогда вы бессердечно обошлись не со мной. Но я был невольным свидетелем происшествия, и мое присутствие вас ничуть не смутило.
— Ладно, — отозвался Билли, не прекращая жевать. — Продолжайте, я заинтригован.
— Мы тогда работали над «Потерянным уик-эндом», — сказал доктор Рожа. — Припоминаете?
— С тех пор тридцать лет прошло. Никакой памяти не хватит.
— Я был у вас в конторе. Явился, чтобы поделиться моими соображениями касаемо партитуры.
— Да, помню множество подобных встреч. И в общем все они похожи друг на друга.
— Ранее секретарша принесла вам почту, и вы как раз просматривали корреспонденцию. Среди прочего письмо от одной из ваших подружек. В те времена вы были завзятым сердцеедом. Я освежил вашу память?
