жить, как жила. Не вздрагивая. Не оглядываясь. Не сжимаясь в один тугой нервный сгусток.
Так было до этой секунды.
— Ну здравствуй, красавица!
Глаза слезятся от яркого света. Щурясь, как крот, я силюсь рассмотреть своего гостя. А стоит услышать его скрипучий голос, паника берет за горло калеными щипцами.
— Вы? — В ужасе смотрю на Пекарского.
— Я знал, что мы встретимся, правда это оказалось немного сложнее, чем рассчитывал.
Альберт Борисович закрывает за собой дверь, и в тот же миг под потолком вспыхивает лампочка. Теперь я во всех деталях вижу свою тюрьму — серое квадратное помещение без окон, со столом в центре и без единого стула.
— Я бы обошлась без этой встречи. — Не знаю почему, но стол пугает сильнее, чем голые стены и ледяной бетонный пол.
— А я ведь предлагал... раньше, — подойдя ближе, цокает языком Пекарский. — Стала бы моей шлюхой... — Ведет толстым пальцем по щеке. — Послушной и спокойной.
— Помню. Еще вы хотели мою компанию.
Мне жутко, но все равно запрещаю себе бояться. Клим с Николаем наверняка уже роют землю, им нужно лишь время.
— Однако ты предпочла отдаться этому ублюдку Хаванскому! — с яростью выплевывает в лицо Пекарский. — Втянула его в наши дела! Сука!
Замахнувшись, он бьет меня по лицу. Не сдерживаясь. Без жалости.
— А нужно было отдать все, что у меня есть?
Боль адская. Во рту привкус крови. В голове звон.
— Ты все равно ни на что не годна! Подстилка без роду без племени! Пустышка, которая вначале окрутила Шаталова, а потом решила прибрать к рукам чужое имущество.
Пекарский дергает меня вверх и, как манекен, швыряет животом на стол.
— Не слишком ли большие жертвы ради моего тела? — с нервным смехом вырывается из груди. — Он уже лишил тебя всего! Посмеешь тронуть, лишишься остального.
— Угрожаешь? — Тяжелая рука буквально вдавливает в столешницу.
— Знаю.
Не хочу плакать, но слезы сами льются из глаз. Вымывают из меня всю храбрость и веру в спасение.
— У меня для тебя плохие новости, девочка, — склонившись, хрипит на ухо Пекарский. — Благодаря твоему дружку мне уже нечего терять. А вот ему и тебе...
Он замолкает, не договорив, и в тишине, как приговор, раздается тихий вжик молнии.
Глава 36
Глава 36
Когда-то, в прошлой жизни, моим первым мужчиной должен был стать пожилой обрюзгший прокурор. Выбора никто не предоставил. Было страшно, но я смирилась. Сама приехала в отель. Сама взяла у портье ключ от номера. И ждала.
Вряд ли та ночь стала бы одной из самых красивых в жизни. К счастью, судьба перетасовала колоду, и вместо прокурора мне достался Клим.
Это была удача, однако сейчас не покидает ощущение, что меня нагнал какой-то жуткий бумеранг. Я не в отеле, а на заброшенном складе, подо мной не кровать, а стол, но Пекарский — почти одно лицо с тем прокурором.
— Нет, ты не сделаешь этого... — С ужасом понимаю, что сейчас случится.
— Это по твоей вине Хаванский влез в мои дела. Теперь наслаждайся.
Слышу, как он кряхтит позади, и изо всех сил дергаюсь в сторону. Пытаюсь слезть с проклятого стола.
— Куда?! — Пекарский тянет меня назад и больно бьет по ягодицам.
— Клим убьет тебя за это! — шиплю сквозь зубы, молясь, чтобы у него не встал.
— Слишком много на себя берешь, куколка! Только идиот будет марать руки из-за бабы.
Холодные пальцы рывком снимают с меня белье и швыряют под ноги.
— А если я для него не просто баба?
— Кем еще может быть такая, как ты? — Пекарский смеется. Громко. В голос.
Так, что трясется все тело и волосатый живот постоянно касается моей обнаженной кожи.
— Умоляю... — Я сдаюсь. — Прошу. — Глотаю слезы. — Не нужно...
— Умолять, красавица, надо было раньше.
От нового прикосновения бросает в дрожь.
— Сейчас расслабься и получай удовольствие! Единственное, которое ты заслуживаешь.
Тяжелая рука вновь ударяет по ягодицам. Она словно вышибает из тела всю чувствительность. А после...
После я стараюсь ничего не ощущать. Чтобы не взвыть, кусаю губы. Чтобы не помнить потом никаких картинок — закрываю глаза. И считаю.
...семь.
Восемь.
Девять...
Врачи говорят, что тело женщины способно выделять смазку не только от наслаждения, но и как реакцию на насилие. Организм защищается от травм любыми доступными ему способами.
Многие из насильников потом хвастаются, как нравилось их жертве все, что с ней делали. Некоторые даже верят, что доставили удовольствие.
Мое тело тоже защищается. Пекарский за спиной хрипит: «Течная сучка… шлюха», а я извращенно радуюсь, что боль стала не такой сильной, и продолжаю считать.
Пятнадцать.
Шестнадцать.
Семнадцать...
Цифры гремят в голове как удары колокола. Буквально чувствую каждую из них. Сбегая от реальности, концентрируюсь на громкости и тональности.
Восемнадцать.
Девятнадцать.
Двадцать...
Колокол звонит все громче, к его гулу добавляется еще какой-то шум. Он без ритма, то глухой, то звонкий.
Двадцать один.
Двадцать два...
— Вот скоты! Да кто посмел?! — будто что-то произошло, зло ревет за спиной Пекарский.
Меня неожиданно оставляют в покое. В полной тишине с резким стуком распахивается дверь. И я слышу голос:
— Босс! Она здесь. Сюда!
Дальше все как в бреду. Где-то далеко, за стенами здания, завывают сирены. Шум превращается в настоящий грохот. Кто-то кричит. Кто-то, судя по звукам, убегает.
Будто освоил искусство полета, Пекарский улетает в стену. Я не видела самого удара, но зато с удовольствием наблюдаю, как он выплевывает зубы и с ужасом смотрит на человека в дверном проеме.
Наверное, нужно радоваться. Все закончилось. Прохладный ветерок обдает горящую кожу на ягодицах. Больше никто не прикасается. Не мучает. Но успокоиться не получается. Все это время я ждала Клима и молила бога, чтобы он успел. Хаванский был единственным, кто мог спасти. Одним на свете, кто стал бы искать так быстро.
Мне было важно ДО. И жутко теперь... Того, кто вошел, я боюсь еще сильнее, чем изнасилования. Царапая ногтями столешницу, сползаю на пол и, как могу, пытаюсь прикрыть свой позор.
— Диана Дмитриевна... — Это Николай.
— Слава богу. — От облегчения бесформенной тряпкой растекаюсь по полу.
— Вы... — Николай осторожно, не касаясь кожи, поправляет мое платье. Снимает с рук
