я подхожу к двери и сижу на тумбочке в коридоре, дожидаясь Савельева.
Он и правда приезжает уже через десять минут. Я выскакиваю из квартиры, он запирает дверь своим ключом, и мы идём к нему в машину.
— Так что за зацепка? — спрашиваю я осторожно.
— Саид с Давидом начали проверять всех, кто хоть как-то связан с тобой, чтобы понять, можно ли таким образом выйти на возможного похитителя. Выяснили, что твой отец, встречался с какой-то женщиной. И у неё вроде как есть сын. Возможно, что от твоего отца, — произносит наконец Савельев. Повернув ко мне голову, он сразу добавляет: — Сразу скажу тебе, Василина. Пока что никаких выводов. Просто проверяем даже малейшие зацепки. Про женщину эту пока что мало что известно. Сейчас съездим туда, узнаём, что она вообще за человек и мог ли быть у неё какой-то мотив.
Я нервно киваю и погружаюсь в свои мысли, пока Ярослав везёт меня на место.
«Значит… У отца была другая женщина? Но… Зачем ей нужен мой сын?… Не понимаю… Вообще трудно верится, что какая-то женщина смогла бы пойти на такое… К тому же, она ведь сама — мать… Она ведь не стала бы…»
Пока я судорожно пытаюсь понять мотивы этой женщины, мы приезжаем на место. Во дворе уже стоит машина следователей. Да и они сами вскоре показываются. Я замечаю их стоящими у подъезда и разговаривающими с сидящими на лавочке старыми бабульками.
Мы с Ярославом выходим из машины и присоединяемся к ним.
— В двадцатой, милок. В двадцатой она живет. Но не выходит почти.
— Редко видим ее. Хорошая была женщина, добрая. Помогала всегда, но потом, замкнулась в себе.
— И не говори, Фёдоровна. Как с языка сняла. Замкнулась. Закрылась. Из дому не выходит. Только в окошке иногда ее и вижу. Да.
— Спасибо, дамы, — произносит Саид, записав все показания старушек.
— Да не за что, а что, она натворила чего?
— Вы ж вроде не бандюганы какие.
— Нет, точно не бандюганы. Это милиционеры!
— Да не милиционеры, а полиционеры!
Пока бабульки продолжают судачить на эту тему, Давид замечает нас и подходит, чтобы поздороваться.
— Ну что, пойдём? — спрашивает он, смотря на Ярослава и коротко кивнув мне в знак приветствия.
— Да, — отвечает Ярослав.
Мы все в четвёртом под восторженные и любопытные перешёптывания старушек на лавочке заходим в подъезд. Подойдя к двадцатой квартире, Давид ищет взглядом дверной звонок, но не находит его, поэтому громко стучит в старую железную дверь.
Через какое-то время из квартиры доносится шарканье чьих-то ног и приглушённый женский голос:
— Алёшенька? Алёшк, это ты, хороший мой?
— Голикова Екатерина Михайловна? — спрашивает Саид.
— Да? — осторожно отзывается голос из-за двери.
— Следователь Зверев. Оперативный отдел. Откройте, пожалуйста, — встревает в разговор Давид.
— Следователь? — переспрашивает женщина. — Ох ты, господи…А что случилось? Ох… Сейчас!
Раздаётся какая-то возня. Наконец, дверь перед нами открывается. За дверью стоит женщина, возраст ее понять сложно. Лицо опухшее, взгляд синюшный. На ней старый запахнутый халат и дырявые тапочки.
— Здравствуйте, Екатерина Михайловна. Можно, мы войдём? — спрашивает Саид.
— Ох, можно, — женщина едва заметно улыбается. — А вы такие симпатичные молодые люди. Вы друзья моего Алешеньки?
— Можно и так сказать, — говорит Ярослав и, следом за Давидом, заходит внутрь. Квартира выглядит неухоженной. Создаётся явное ощущение, что большую часть вещей отсюда кто-то вынес. Целый ряд пустых бутылок в коридоре намекает на один единственный вывод. Женщина — алкоголичка.
Она проходит в кухню, садится за стол и подтягивает к себе бокал с прозрачной жидкостью. Выпив его и выдохнув резко, она начинает покачиваться на стуле.
— Эх, Алешенька, Алешенька. Все никак не навестит. А он у меня такой умненький… Такой х… Хороший! Он у меня учится! Он у меня профессором будет! Да! — бормочет женщина, смотря в окно.
— Алешенька, это ваш сын? — уточняет Саид. — Голиков Алексей Николаевич?
— Алексей… Николаевич. Алешенька мой. Сынок, — бормочет женщина. — Хороший. Рукастый. И в магазин матери сходит, купит все. Такой заботливый…
Давид вздыхает. Очевидно, сразу поняв, что от женщины этой мало чего можно добиться, он обходит квартиру, пытаясь найти хоть какую-то фотографию ее сына, но квартира будто бы и не обжитая. Либо вещи все отсюда продали, либо их тут никогда и не было.
Саид все ещё пытается хоть как — то разговорить эту женщину. Я жмусь поближе к Ярославу. Мне здесь страшно. Очень неуютно и неприятно находиться в таком месте.
Так ничего и не выяснив, мы покидаем квартиру. Саид пытался узнать, когда сын этой женщины приходил к ней в последний раз, но она вообще не смогла дать ни одного адекватного ответа.
На улице мы все останавливаемся у машин.
— Ладно… Мы попробуем пробить этого «Алёшеньку». Посмотрим, найдётся ли на него что-нибудь в базе. Будем на связи, — говорит Давид и пожимает руку Ярославу.
— Держите в курсе, — отвечает Савельев. Он пожимает руку и ему и Саиду. На этом мы собираемся разойтись, так ничего толком и не узнав. Настроение у меня от этого хуже некуда. От Алины и Егора нет никаких вестей уже сутки. На сердце от этого очень неспокойно.
Глава 29
Василина
Савельев снова отвозит меня к себе на квартиру, потому что возвращаться на съёмную мне просто напросто страшно. Когда мы приезжаем, я, чтобы занять себя хоть чем-то, начинаю готовить что-нибудь поесть. Как раз время обеда. Возможно, даже позднего.
Монотонное мытьё и надрезание овощей для салата, конечно, отвлекает меня, но надолго этого занятия мне не хватает. Когда с овощами покончено, я сажусь перед плитой и просто смотрю как закипает вода. Варящиеся яйца тихонько постукивают в кастрюльке.
Егорка очень любит варёные яйца на завтрак… Куда больше каши. Егор… Мой сыночек… Как сильно я сейчас хочу обнять его. Прижать его к себе и никогда — никогда не отпускать! Он так не хотел, чтобы я уходила тем утром. Плакал и капризничал. Он будто бы знал, что случится что-нибудь плохое. И почему я просто не осталась дома? Нужно было забить на все дела и просто остаться с ним. Или поехать одной. Но я, дура, взяла его.
— Черт… — я стискиваю в руке ложку и склоняюсь, прижимая ее к себе так, будто бы это мое единственное спасение.
Из глаз снова начинают литься слёзы. Я уже и так все глаза выплакала, вообще не понимаю, откуда у меня вообще осталось хоть-то что-то, чем можно плакать.
Я не шумлю, потому что не хочу, чтобы Савельев видел это. Просто тихонько сижу на стуле на кухне и
