и гладил, а ей, как с гуся вода!
— А ты пройдись по рядам, где она торгует своими пирожками и поспрашивай ее конкуренток! — посоветовал я, — Торговки, они не соседки. Они тебе с превеликой радостью про нее всю крамолу вывалят, если у них таковая имеется.
Гриненко по привычке сначала открыл рот, чтобы возразить, потом задумался и согласно кивнул головой.
— Понял тебя, завтра вокзал отработаю, — пообещал он, — С ней после меня потом областники общались, так и у них ничего не получилось! — ехидно ухмыльнулся Стас, — Не раскололась, зачем москвич к ней приходил. Её потом твоя Клюйко забрала, может она расколет?
Я сделал вид, что оперского пассажа насчет «моей Клюйко» не заметил и взялся за стакан с компотом. Отметил, что в голове немного поубавилось мути и боли. Наверное, потому и принял решение свой поход в прокуратуру не откладывать. Попрощавшись с Гриненко, двинулся одеваться в свой кабинет. По пути разжился у Зуевой бумажной упаковкой анальгина. И едва отбился от настойчивого предложения Лиды пожить несколько дней у нее. Пока не оклемаюсь.
Выйдя из райотдела, направился на остановку. Время позволяло и по пути в прокуратуру, вышел за две остановки до нее с тем, чтобы зайти на переговорку. Я не сомневался, что о смерти полковника Мелентьева Севастьянов уже в курсе. Но будет неправильно и даже подозрительно, если я тоже не доложу о происшедшем. Пришлось опять проделать все уже изрядно надоевшие реверансы.
— Здравствуй, Сергей! — ответил на мое приветствие дед, — Что там у вас происходит? — как всегда с полнейшим безразличием поинтересовался лампасоносный мудрец.
Обстоятельно и со всеми подробностями я поведал о всей надводной части крамольного информационного айсберга относительно погибели полковника Мелентьева. Включая и те знания, которые только-что получил от Стаса.
— Скажи мне, Сергей, как ты сам считаешь, от чего умер Аркадий? — как-то совсем уж безразличным тоном задал мне вопрос московский генерал, — Ты сам-то веришь в его самоубийство?
— Нет, Григорий Трофимович, не верю я, что Мелентьев по собственной воле траванулся! — твердо ответил я на вопрос, — Не тот он человек. Слишком уж он жизнь любил и еще больше, себя в этой жизни. Нет, не верю, что полковник на себя руки наложил! Думаю, помогли ему, — выразил я твердую уверенность в голосе, ничуть не кривя душой против истины.
— Вот и я не верю, что Аркадий настолько застыдился своих поступков, что решился на самоубийство, — озвучил свои раздумья мудрый генерал, — Не тот он человек, чтобы так вот до смерти совеститься. Если появится информация, сразу звони!
— Понял, Григорий Трофимович! До свидания! — попрощался я, испытывая огромное облегчение от того, что разговор закончился.
Выйдя на улицу, вдохнул полной грудью весеннего воздуха и поморщился. Ребра с левой стороны напомнили о совсем недавнем и недружественном соприкосновении с ботинком покойного полковника Мелентьева. Что ж, рано пока еще дышать мне полной грудью. И это плохо. Но Аркадий Семенович никогда уже не пнёт меня по ребрам. И вот это хорошо. Очень хорошо!
Нужный кабинет в Октябрьской прокуратуре я нашел на втором этаже. Добросовестно постучав костяшками пальцев по двери, я толкнул ее и вошел вовнутрь. А войдя, неприятно удивился. За единственным столом в помещении важно восседала Злочевская Анька.
— Ну здравствуй, Корнеев! — без малейших признаков вегетарианства во взоре, хищно улыбнулась мне бывшая пассия моего донора, — А ведь я тебе говорила, что мы еще с тобой встретимся! — глаза Анюты лучились счастьем.
— Эх, Нюра, Нюра! — грустно покачал я головой, с мягким укором глядя в глаза недоброй девице, — Вижу, и впрямь, разлюбила ты меня! Разлюбила и бросила. А теперь еще и под каток закона мою несчастную голову пристроить намереваешься! Хорошо ли это, а, Нюра?
Злочевская начала в исступлении хапать ртом воздух. Похоже что-то в моих словах ее не на шутку возмутило.
— Ты скотина и мерзавец, Корнеев! — косо зыркая на дверь, свистящим шепотом и с искрящимися ненавистью глазами, сообщила мне Анна. — И не смей называть меня Нюркой! Сто раз тебе об этом уже говорила!
— Как скажешь, Нюра! С кем угодно спорил бы, а с тобой не смею, уж больно ты собой хороша! — почти не сгущая красок, выдал я комплимент помощнику прокурора, — Жаль, что ты меня бросила! Ты представь только, какие славные детишки у нас с тобой были бы! Ты красивая, а я, мало того, что чертовски хорош собой, так еще и ужас, какой умный! Эх, Нюра, поспешила ты!
— Замолчи, мерзавец! — не удержалась и в полный голос взвизгнула прокурорская помощница, — Никакая я тебе не Нюрка! И это не я, а ты меня бросил, подонок! А потом еще и в свою армию ушел!
Эти частности мне знакомы не были. Но, судя по жару, с которым взялась подвергать меня остракизму Злочевская, основания у нее для этого были. Похоже, что не всегда и не во всём мой донор был прав в отношениях с барышнями. Но так получилось, что теперь его косяки повисли на мне. Оно бы всё ничего, но конкретно этот косяк особенно нехорош. Иметь лютого врага в лице помощника прокурора в районе, где ты есть милицейский следователь, это не шибко хорошо. Сейчас-то я выкручусь, а вот потом…
— Влип ты, Корнеев! — вернула меня в действительность мамзель Злочевская, — Жалоба на тебя коллективная. Очень нехорошая жалоба! Боюсь, одним увольнением ты тут не отделаешься! — мне показалось, что голосе Аньки промелькнули нотки сочувствия.
— А что за жалоба такая, любовь моя? — состроил я обеспокоенность на лице, — Ты бы ознакомила меня с ней?
— Еще чего! — строго посмотрела на меня служительница надзирающего органа. Потом подумала и выдернув из-под скрепки какие-то листочки, сунула мне две исписанные бумажки, — Ладно, на, читай!
Я взял в руки знакомые пасквили на самого себя, которые не так давно сам же и надиктовал маман и дочке Котенёвым, а также Евдокии Печенкиной.
— И в чем тут сложность, прелестница Анюта? — сделал я удивлёнными свои глаза, — Опроси меня, да и дай им ответ, что изложенные в жалобе факты не подтвердились! — простодушно посоветовал я Злочевской.
— Ага! — возмущенно воскликнула Нюрка, — Как у тебя все просто! А то что копию этой жалобы они в обком партии отправили, это
