глупый.
— Мой? — Серебрянский смотрит испытующе, не взялось ли яйцо учить курицу.
— Нет, Слуцкого. Бежать из тюрьмы, вычислять агентурную сеть Валленштайна, потом склонять его к сотрудничеству под прессом шантажа: Абвер узнает, что он якобы сам сдал своих нелегалов ради спасения шкуры. Граф не того сорта. Не сломается.
Глаза моего собеседника задумчивы.
— Смотря как преподнести. Например: офицер Абвера после провала бежит из советской тюрьмы в сопровождении агента НКВД. Это любую карьеру разрушит. Нужно шантажировать! Но тонко.
— Не буду! — я упрямо склоняю голову вперед.
— Что набычился? А ну, договаривай!
— В абверовской школе предупреждали: если полевой агент вербанет высокую шишку из стана врага, то этим агентом легко пожертвуют ради спокойствия ценного источника. Не надо меня убеждать, что советская госбезопасность работает по другим законам!
— Хочешь сам сделать карьеру у нацистов и выбиться в ценные источники?
Подзуживает… Будто мне ох как приятно носить свастику на рукаве.
— Но мне же приказано крепко ввинтиться, ждать очень большого задания: вроде как разрушить важный объект или грохнуть кого-то из нацистских бонз.
— Команды на диверсию или ликвидацию я не дам. Пока не дам. Ты — секретный запасной козырь в рукаве нашей разведки.
Только странно, что секретного козырного короля вытаскивают из рукава для спасения валета. Например — Волльвебера.
Серебрянский вдруг встает. За окном усилился снег. Учитель опирается о подоконник и смотрит на сугробы, прикрывшие непролазную грязь улицы Республиканской.
— Знаешь? Я в Минске родился. Давно тут не был.
Наверное, вернулся и увидел, что здесь по-прежнему не Париж. Это я про себя. Вслух выражаюсь сдержаннее, чтоб не ранить его местечковый патриотизм.
— Кое-что меняется. Трамвай пустили.
Мимо цели. Серебрянский ведет разговор о другом.
— Люди оккупацию помнят. И то была кайзеровская армия, не СС. Впрочем, я не собираюсь рассказывать, что такое СС и что натворят истинные арийцы, дорвавшись до низшей расы. Сочувствую, тяжко отираться в такой компании. Но… — мой собеседник отрывается от созерцания снежного пейзажа. — Но тебе предстоит еще и внедрение к англичанам.
— Да. Как только Колдхэм с племянницей вернутся в Рейх.
Он утвердительно опускает веки.
— Двойному агенту трудно. Ты будешь тройным!
— Это приказ. Так что слово «устраивает»…
— …не имеет смысла. Что же, тебе виднее. Кстати, Тео!
— Да?
— Не держи зла на Слуцкого. Он чиновник, карьерист, как разведчику ему далеко до Артузова и Шпигельгласа. Но в душе мужик неплохой. Его мама была знакома с твоей минской бабушкой.
— Почти родственник!
— Не иронизируй. Думаю, он пытался обеспечить тебе надежную легенду, перестарался. Кстати, твой отец жив-здоров, по-прежнему рисует чертежи в шарашке. Через пять лет после ареста будет выпущен досрочно.
То есть летом сорок первого года. Отлично! Лучше мне ему на глаза не попадаться.
— Спасибо! Волнуюсь за него. О свидании, конечно, не может быть и речи?
— Безусловно. Возвращайся в Берлин.
Снова в пекло…
— Яков Исаакович, вы не понимаете. Я же не на почте марки клею. Я офицер СД — Службы безопасности нацистов, преступной организации, и каждый день становлюсь соучастником их преступлений! Помните, вы читали нам лекцию и говорили, что нелегал девяносто девять процентов времени отдает жизни по легенде и не более процента — заданию разведки? Сколько мне еще нужно грохнуть коммунистов, сжечь книг, выбросить из домов евреев, пока не получу то Самое Главное Задание?! — Серебрянский пробует меня утихомирить, но тщетно. Прорвало так прорвало. — Я уже говорю «мы, нацисты», «мы, арийцы». Или «мы, СС». Да что говорю, думаю так! Кажется, что советский комсомолец без остатка растворился в унтерштурмфюрере из древнего дворянского рода. Истинный ариец, белокурая бестия! Фюрер смотрит на нас, фюрер вверяет нам будущее Тысячелетнего Рейха…
— Ты еще крикни «хайль Гитлер», — обрывает меня старший коллега. — Будто ты один из наших носишь форму СС. Береги в себе комсомольца. Придет время, и один процент искупит остальные.
Прощаемся. Ухожу. В Минске по-прежнему зябко. Я бреду по направлению к Советской и мечтаю. Смешно, вокруг разворачиваются грандиозные события, а моя жизненная цель мелочна до неприличия: когда-нибудь вернуться с холода.
Встреча с дядей Яшей согрела сердце. И его обмолвка, что в недрах СС есть другой советский нелегал или несколько, тоже греет. Конечно, я не знаю их имен, как и они моего, это было бы опасно для всех. Зато щемящее чувство одиночества притупилось. Спасибо тебе, заснеженный город, знакомый с детства.
Глава 19. Белокурая бестия
При виде умопомрачительной очереди Элен охнула.
— Мой Бог! Я не попаду туда до закрытия.
— Выходит, зря тащилась со мной в Мюнхен? Увы, дорогая, ничем помочь не могу. Настоящее искусство в Рейхе — большая редкость.
Дядя поклонился кому-то из немецких знакомых, имевшему счастье уже посетить выставку. В Баварию маркиза привели дела. Племянница, раньше обожавшая покататься и осмотреть новые города, устала от Германии. В Мюнхен ее заманило сообщение, что доктор Геббельс решил собрать в одном зале образцы современного «декадентского искусства». Он велел показать народу, от какого непотребства нацисты его ограждают.
Эффект получился неожиданный. Выстроенный в традициях «нордического неоклассицизма», роскошный Дом немецкого искусства на Принцрегентенштрассе, набитый портретами партийных бонз, пустует после торжественного открытия, если не считать делегации военных и Гитлерюгенда. Зато ветхое здание бывшей прачечной осаждается толпами, все желают созерцать декадентскую мазню. Очередь спускается по хилой лестнице на мостовую и тянется до угла.
— Сэр Колдхэм? Мисс?
Обратившийся к ним эсэсовец учтиво улыбнулся.
— Да. Но, простите, герр, э-э… оберштурмфюрер, мы знакомы лично? Не припомню.
Элен постаралась скрыть веселье. Дядюшка неисправим. Если его кому-то не представили общие друзья, то начинать разговор или, не приведи Господи, завязывать знакомство — абсолютно недопустимо для воспитанного джентльмена.
Но эсэсовца подобные мелочи не смутили.
— К сожалению, не довелось. Но вы, сэр Колдхэм, весьма известная личность, давний и верный друг Рейха. Прискорбно, что вам приходится ждать в очереди.
Спутница верного друга моментально перехватила инициативу.
— Можете провести нас немедленно, герр офицер?
— Разрешите представиться — барон Вольдемар фон унд цу Валленштайн. В течение часа ожидается прибытие рейхсминистра пропаганды, вход для публики вообще будет закрыт. Если не побрезгуете составить мне компанию…
— Благодарю. Но мне неловко воспользоваться любезностью незнакомого человека.
Маркиз, если откровенно, скептически оценивал современную живопись и не расстроился бы от полной невозможности попасть внутрь. Однако Элен набрала разгон паровоза, остановить ее было сложно.
— Вы так великодушны! Мне также неловко, но ради Пикассо…
В зелено-голубых глазах под пушистыми ресницами мелькнули смешливые искры.
— Следуйте за мной, леди. Сэр?
Что-то дрогнуло у нее внутри, когда взгляд зацепился за темный ромб с двумя буквами СД. Парень не прост — не из обычных войск СС, он из Службы безопасности, о которой ходят самые зловещие слухи. Поэтому слова «следуйте за мной» звучат грозно. Сколько
