class="p1">– А как ты тянешься к ней?
– Мысленно стараюсь приблизиться, схватить это ощущение, чтобы не упустить, сосредоточиваюсь на нём.
Норико задумалась. Она никогда не хватала чужую ки, та сама плыла к ней в лапы.
– Может, в этом все дело?
* * *
Киоко нахмурилась.
– Что ты имеешь в виду?
Её всю жизнь учили сосредоточиваться. Что значит, в этом все дело? Только благодаря этому ей и удалось хоть что-то ощутить.
– Жизненная сила – это ведь не мысль, которая вот-вот может ускользнуть, – Норико заползла на ноги Киоко и разлеглась, подставив живот. Рука привычно потянулась чесать, перебирая шерсть. – Она есть во мне всё вр-р-ремя, пока я жива, – продолжала она, перемежая слова урчанием. – Ты не можешь её упустить, она никуда не убежит. Может, тебе как р-р-раз и нужно чуть отпустить себя и просто быть? Здесь и сейчас. Ловить всё окружающее. Понимаешь?
Киоко кивнула и снова закрыла глаза. Она понимала. В Светлом павильоне она просто чувствовала ки отца, та заполняла пространство и окутывала ее любовью, это было легко и естественно. Здесь же жизнь витала вокруг, и Киоко старалась сама притянуть её к себе, но ничего не выходило.
В этот раз она расслаблялась чуть дольше, но, расслабившись, уже не старалась цепляться сознанием за чужие ки. И ни за что не пыталась. Она позволила мыслям бродить по краю сознания и стала наблюдать. Акихиро-сэнсэй называл это обезьяньим умом. Обычно они заглушали эти мысли тем, что сосредоточивались на чём-то одном – например, сердцебиении, – а разуму позволяли блуждать и растекаться в любых направлениях. Сейчас Киоко пыталась так же отпустить мысли на свободу и при этом не сосредоточиваться на чём-то конкретном.
Её увлёк хоровод воспоминаний о прошлом и волнений о будущем. Вот мелькнули мысли о несостоявшейся свадьбе. Едва отпустив их, сознание тут же подхватило тревогу о краже и о том, что впервые за столько лет мир оказался под угрозой. Следом потянулись образы из легенд о войне, сражениях, подвигах. Истории героев сменяли друг друга и никак не могли отпустить. И тогда Киоко крикнула. Не вслух. Внутри. Стоя в вихре звуков, образов и переживаний и силясь избавиться от назойливых мыслей, она закричала:
– Хватит!
И все замерли. Шепотки еще звучали, но теперь все её мысли словно смотрели на неё в ожидании: что она сделает дальше?
Киоко мысленно отбросила несколько самых назойливых тревог и возвела вокруг невидимую преграду, твёрдо решив, что ни одна мысль не сможет ее преодолеть. Она села в середине своей прозрачной комнаты, скрестила ноги, вытянув ступни наверх, как учил Акихиро-сэнсэй, и выдохнула, позволяя мыслям вновь закружиться в своём безумном танце.
Вокруг снова всё беспорядочно замелькало. Она слышала голоса прошлого и будущего, настоящие и вымышленные. Но в этот раз никто не мог подойти к ней достаточно близко, никто не мог её коснуться. И там, в своей внутренней комнате, она закрыла и внутренний взор, оставляя мысли где-то далеко позади, погружаясь ещё глубже в себя и в мир вокруг себя.
Там не было ничего. Так ей показалось сначала. Потом ничего стало обретать осязаемость и запахи. В руках защипало. Сладковатый аромат дыма и сырой земли. Снова он. В этот раз Киоко не цеплялась, не пыталась удержать. Позволила аромату витать рядом, течь своим путем, просто быть.
Вместо того чтобы задержаться в этом состоянии, она расслабилась ещё сильнее, погрузилась ещё глубже. Запах стал ярче. Теперь она чувствовала, что пахнет не совсем землёй. Скорее влажной почвой и дождём, прелыми листьями. Это был запах завершения времени жизни, запах ночного месяца. Она различила в нем оттенок жжёной мяты. Не дым, а тлеющая трава.
Этот аромат окутал её, а покалывание в пальцах разошлось по коже выше. Сначала до локтей, затем до плеч. Переползло на грудь и коснулось сердца.
И всё стало так прозрачно и ясно, что Киоко удивилась, как не видела этого раньше. Вот же она, жизненная сила Норико. Такая понятная, такая близкая. Разве можно было её не замечать?
Она вдохнула глубже и почувствовала, что это и есть та оболочка, то внешнее, что держит душу в плотном мире. Слишком нежная для грубой материи, она оплетена ки, чтобы жить на земле. Но вобрать это в себя не выйдет. Это чужая сила.
Тогда что же… Что…
И Киоко поняла. Она позволила ки Норико уплыть, раствориться там, где плескались чужие отдалённые жизни. Ей нужно было уловить собственную ки, чтобы преобразить её. Но как?
Если внешний мир требует растворения, то познание собственного мира требует… чего оно требует?
Киоко плыла по течению, позволяя мыслям бродить вокруг. Вот её мир, она смотрит на него своим внутренним взором, но как его почувствовать?
Она вспомнила, как впервые ощутила своё сердцебиение. Не услышала, а почувствовала, как сердце качает кровь, как его удары эхом отдаются в жилах. Возможно, она не так уж ошиблась, когда сосредоточивалась в первый раз? Просто нужно было сосредоточиваться на другом.
Она дёрнула левым мизинцем, чтобы вернуть ощущение тела. Вот оно. Пальцы, ладони, обнимающие мягкую шерсть. Ноги, которым уже становится слишком жарко от тепла животного. Её тело. Каждая частичка кожи. Каждая мышца. Каждый орган. Она позволила вниманию свободно течь внутри неё и разыскивать то, за что можно ухватиться. Киоко не могла потрогать собственную силу и не могла ощутить её аромат. Она была ею, и это всё осложняло. Что она должна почувствовать? Как поймет, что это то самое?
Ногам вдруг стало легко, по ним пробежался ветерок, охлаждая горячую кожу. Киоко открыла глаза и обнаружила Норико, сидящую напротив и старательно вылизывающую свой хвост, который почему-то был мокрым.
– Что-то случилось?
– Угу, – промычала Норико, отрываясь от влажной шерсти, – жарко стало, я подошла к воде, а там рыба, что-то засмотрелась, хотела поймать, но от возбуждения не заметила, как хвост намочила. Он иногда живёт своей жизнью, – она снова принялась вылизываться.
– Ладно, я кое-что поняла.
– Да? – Норико снова отвлеклась, но в этот раз даже обернула лапы хвостом – приготовилась слушать.
Киоко приосанилась и не смогла сдержать улыбку. Она чувствовала, что приоткрыла дверь в какой-то неизведанный мир, где ей ещё предстоит освоиться. Но одно то, что ей удалось заглянуть так глубоко в себя и понять столь важное, вызвало волну гордости, которую невозможно было унять. Да и не хотелось.
– Ты пахнешь ночным месяцем. И на ощупь как комочек огня. Ну, не совсем огня, а будто что-то искрящееся. Не знаю, что это, но это довольно щекотно и не очень приятно.
– Ночным месяцем, значит? Интересно. Я тоже чувствую запахи тех, кого убиваю.
Киоко сморщилась.
– Что? Не всем так повезло, некоторым нужно платить за свои навыки!
– Не то чтобы за это ты платила. Скорее твои жертвы…
– По ту сторону не так уж плохо. Жизнь в Ёми, конечно, скука, но ничего жуткого в ней нет. И не смотри на меня так! Что ты там говорила? Ночным месяцем? – она принюхалась к лапе. – Я просто хотела сказать, что не чувствую запаха своей ки. Интересно ведь.
– Это запах мокрой земли и гниющих листьев.
– Звучит отвратительно.
– Ну и немного дыма от тлеющих пучков мяты.
– А, теперь понятно. Запах на грани жизни и смерти. Мне нравится.
Киоко нахмурилась.
– Что это значит?
– Ночной месяц – последний месяц времени жизни. Дальше – спокойный, время смерти вступает в свои права. Так пахнет переход природы в состояние маленькой смерти. На границе миров – моё вечное состояние. Так что ничего удивительного. Очень символично. Вы же тут помешаны на символах, ты должна быть в восторге.
Киоко не хотела признавать, но она действительно была в восторге от того, насколько точно запах передавал суть бакэнэко.
– Я хотела перенять твою энергию, но не сумела понять, что и как нужно менять в себе. Я даже не поняла, как почувствовать свою ки, чтобы что-то с ней сделать…
– Ты забыла, что я это уже умею, – Норико недовольно фыркнула.
– Но ты же только что
