конец очереди и сказать: подожди-ка, дружок, часика три-четыре, а лучше всего приходи завтра?
Вы, наверное, думаете, будто исключительные случаи происходят два, от силы три раза в день? О-хо-хо, как бы не так. «Велики потребности народа Твоего»! Каждый час прибегает кто-нибудь с выпученными глазами, и он, реб Буним, обязан без кнута, а только голосом и мягким похлопыванием вожжей не дать карете свернуть с дороги, а продолжить нестись вперед как ни в чем не бывало.
Реб Буним давно исчерпал восклицания и возгласы о душевных силах ребе Ицхока-Меира. Такое можно выдержать, только если тебя осеняет Высшая благодать. Не в силах человеческих день за днем противостоять бешеному прибою житейского моря. А ребе на глазах реб Бунима выстаивает уже который год и еще ухитряется писать книги и руководить большой общиной. А вот когда он успевает учиться, не имеет понятия даже сам реб Буним. Это просто чудо, подобно негаснущему в любую бурю огню жертвенника в Иерусалимском храме.
В общем и целом со своими обязанностями реб Буним справлялся довольно успешно. И хотя недовольных было много, но какое общественное дело может обойтись без недовольных?
В тот день он сразу заметил в очереди особо нервного еврея. Одет он был хотя и вполне ортодоксально, но не по-хасидски и, судя по покрою капоты[10], приехал из провинции. В Варшаве, где жил ребе Ицхок-Меир, так никто не одевался. Реб Буним хорошо знал нрав этих застенчивых провинциалов, которые от смущения были способны на самую дикую выходку, но, как назло, «неотложные» посетители следовали один за другим, и лицо провинциала потихоньку приобретало багровый оттенок.
Чтобы успокоить посетителя, реб Буним подошел к нему, узнал, кто он и откуда, и попросил приготовить квитл[11], словом, постарался занять его делом. Как он и предполагал, посетитель приехал из глубокой провинции, местечка Хрубешув, так далеко запрятанного среди полей Польши, что казалось, солнце в нем всходило позже, чем в Варшаве, а время замерзло и остановилось где-то посреди наполеоновских походов. Звали провинциала Янклом, и приехал он просить ребе о детях: пошел уже десятый год его супружества, а жена никак не беременела.
Ребе Буним покивал, проверил молниеносно написанный Янклом квитл, заверил в успехе — ведь ни одно благословение ребе не дается впустую — и вернулся на свое место.
А потом реб Буним попросту позабыл о посетителе из Хрубешува. Навалилось множество срочных дел, по каждому из которых нужно было принять немедленное решение. После полудня, пропустив к ребе хасида из Коцка, привезшего письмо от ребе Менахема-Мендла, реб Буним услышал возле себя странное шипение. Подняв глаза, он увидел Янкла. Тот кипел, словно стоящий на плите чайник. Возмущение переполняло его настолько, что вместо связной речи из его рта вылетали невнятный клекот и белые брызги пузырящейся слюны:
— Пять часов… Без очереди… И здесь протекция… Возмутительно!!!
Реб Буним кротко улыбнулся хрубешувцу, надеясь этим охладить его пыл, а затем перевел взгляд на лежащую перед ним бумагу. Но не успел он прочитать первую строчку, как Янкл размахнулся и закатил реб Буниму звонкую пощечину.
В приемной воцарилась мертвая тишина. Многое перевидали эти стены, но такое случилось впервые. Реб Буним встал и, не говоря ни слова, стремительно двинулся ко входу в кабинет ребе.
Столкнувшись в дверях с выходящим посетителем, он молча посторонился, а затем вошел внутрь и плотно прикрыл за собой дверь.
— Что, Буним, — ласково спросил ребе, — обижают тебя евреи?
— Но за что, ребе?! — вскричал Буним, дав волю чувствам. — Разве я плохо выполняю свои обязанности? Разве я не служу вам верой и правдой? За что мне такое оскорбление? — И он приложил тыльную сторону руки к пылающей щеке.
— За что — так вопрос не ставится, — ответил ребе, внимательно глядя на реб Бунима, и тот опустил глаза. Он сразу понял, на что намекал ребе, и вторая его щека тоже покраснела, но на сей раз от стыда.
Действительно, если Всевышний хочет наказать еврея за тайное прегрешение, он выбирает явные пути. Но о каком прегрешении идет речь? Чем он мог заслужить такое откровенное наказание? Реб Буним уже готов был погрузиться в дебри самоанализа, как ребе негромко спросил:
— А как зовут твоего обидчика?
«Ну уж нет! — мысленно вскричал реб Буним. — Я не поддамся на эту уловку. Сначала ребе дал мне понять, что причина кроется не в хрубешувце, а в моих поступках, а теперь хочет проверить, стану ли я добавлять к старому прегрешению новое? Если Янкл ни при чем, зачем же я стану называть его имя, словно рассчитывая на то, что ребе его накажет? Разве можно обижаться на палку, бьющую тебя по голове? Обижаться нужно на человека, держащего в руке палку, то есть на себя самого!»
— Не скажу, — замотал головой реб Буним. — Не скажу.
— Как знаешь. Но я думаю, что просто так еврей не поднимет руку на другого еврея.
— Что вы хотите сказать, ребе? — забормотал реб Буним. — Что мне полагается такое унижение?
— Нет, Буним, — тихо сказал ребе. — Я хочу сказать, что у твоего обидчика ох как тяжело на душе.
Реб Буним выскочил из кабинета, уселся на свое место, быстро отыскал взглядом следующего по очереди посетителя и как ни в чем не бывало пригласил его жестом руки. Обрадованный хасид рывком вскочил со стула и через секунду исчез за дверью кабинета. Реб Буним обвел глазами очередь и увидел, что все взоры устремлены на него. Еще бы, пощечина служке ребе! Чем может закончиться такая выходка?
Медленно, понимая, что за каждым его движением следят десятки глаз, реб Буним вытащил из стола том Талмуда, открыл его на нужной странице и продолжил учебу. Мысли, словно встревоженные птицы, кружились в его голове. Щека горела и, кажется, начала немного распухать, но он усердно делал вид, будто полностью погрузился в учебу. Спустя несколько минут напряженную тишину в приемной сменил обычный негромкий шум: очередь зажила нормальной жизнью. Кто-то читал шепотом псалмы, кто-то тихонько жаловался соседу на неприятности или, наоборот, делился успехом, кто-то повторял по памяти выученные параграфы Закона или главы из Мишны.
Реб Буним потихоньку оторвал глаза от Талмуда и перевел взгляд на очередь. Его интересовал обидчик: что-то он поделывает? Янкл сидел, неловко сгорбившись, прикрыв лицо руками. По судорожному вздрагиванию плеч реб Буним понял, что его обидчик плачет.
«Еще бы, — мелькнула в мозгу злорадная мысль, — тащиться в такую даль, надеясь получить благословение от ребе, а вместо этого навлечь на себя его недовольство!»
Но реб Буним тут же
