Свет внутри людей никакого отношения к жизненным силам или душам не имеет – аппаратура тоже светится. Даже воздух мерцает. В одной из своих лекции Дикерайд рассказывал, что это свечение – проявление энергии связи субатомных частиц.
И еще различается тьма за корпусом корабля. Вот это – самое призрачное явление из всех. Большое черное ничто без звезд, пытающееся пробраться внутрь. Черный дракон держит рот и глаза на замке, пока не подойдет достаточно близко, чтобы пожрать этих дурачков, отважившихся зайти в его логово.
Сознаюсь, меня предупреждали. Я не поверил. Предупреждения не помогли. Я напуган до мокрых штанов.
– Проверить системы, – говорит командир. – Начальники отсеков, доложить обстановку.
Все отсеки в действии. Тервин готовит корабли надежно.
– Поднять до двадцати Гэв!
– О Господи, ну и дерьмо, – бормочу я.
Я утопаю в собственном поту, и ничем, кроме страха, это не объясняется. Температура внутри не повысилась и на десятую долю градуса. Мои мозги, мозги животного, в панике. Преобразователи теплоты заглушены. Аккумуляторы лучевого оружия не разряжены. На точку заправки могут напасть. Нас могут поймать, когда у нас понижена устойчивость…
Командир, придурок, не станет разряжать здесь оружие. Это значит выдать точку навсегда. Государственная измена своего рода. Следы лучевого оружия остаются навечно, хотя и разлетаются со скоростью света. И их можно проследить до точки возникновения.
Не я один вспотел, пока шли учения. Рыболов тоже мокрый, подергивается. Придет ли он в себя? Выдержит ли напряжение настоящего боя?
– Астрогатор, давайте еще раз посмотрим вашу десятиминутную петлю Иноко.
Я пялюсь на безжизненный экран. Интересно, как справились с клаймингом ребята Бредли? Единственная доступная им информация – сигналы оповещения; они отрезаны и от Вселенной за бортом, и от всего остального экипажа. У них свой крошечный мир внутри нашего мира, не намного, правда, большего.
– Петля закончена, командир.
– Очень хорошо. Снизиться до двадцати пяти Гэв!
– Есть двадцать пять Гэв, сэр!
Двадцать пять? Должно быть, я проспал тот момент, когда мы поднимались. Как мы высоко?
– Эксплуатационный отсек, начать сушку воздуха!
Разреженная атмосфера близка к насыщению. Обычный термометр возле бортовых часов говорит, что фактический рост температуры составил всего три целых семь десятых градуса. Я припоминаю, что во время боя экипажу приходится переносить температуру, близкую к восьмидесяти градусам.
Командир выводит нас в гипер, переходит на термоядерную энергию и выходит в нормальное пространство.
– Выветривать тепло!
Шорохи полуночной лесной чащи заполняют корабль. Эксплуатационный отсек гонит атмосферу через пластины радиатора. Через несколько минут воздух становится прохладным.
– Мистер Уэстхауз, возвращайтесь к кораблю-носителю. Мистер Яневич, готовьтесь к переходу в паразитный режим. Начальники отсеков, встретимся в офицерской кают-компании после пристыковки корабля.
Себя я приглашаю на совещание сам. Меня допускают до всего, с чем связан командир, кроме секретных материалов. Никто не просит меня уйти, хотя Пиньяцу мое присутствие явно омерзительно.
Тема – работа в ноль-состоянии. Решение единодушное. Корабль готов. Под вопросом остаются экипаж и моральная готовность.
– Я хотел бы, чтобы внизу играла музыка, – говорит лейтенант Вейрес.
– Это уже пробовали в прошлом патруле, – отвечает Яневич.
– Продолжим в этом. Я настаиваю на своих доводах. Это поддерживает боевой дух.
– И генерирует лишнее тепло.
– Так блокируйте ее на время клайминга.
– В данном рейсе это обсуждение лишено смысла, – говорит Старик. – У нас нет пленок.
Вейрес ударяет кулаком по столу и смотрит на старпома.
– Какого черта? – У него садится голос.
– Надо было уменьшить массу, чтобы взять с собой восемьдесят два килограмма писателя. Библиотеку пришлось оставить.
– Всю?
– Кроме учебных материалов. Могут пригодиться при обучении экипажа смежным специальностям.
Я съеживаюсь под змеиным взглядом Вейреса. В его черном списке я наверняка под номером первым.
– Что-то я возьму с корабля-носителя, – предлагает Яневич. – Мы израсходовали большую часть личной массы.
Вейреса ничем не успокоить. Он жаждет битвы.
– Нет музыки?
– К сожалению.
– Магнитная пушка плюс, черт его побери, это лишнее тело. Мудаки штабные!
– Мистер Вейрес! – останавливает его командир.
Лейтенант переводит взгляд на собственные напряженные мертвенно-бледные руки.
– А личный состав? – спрашиваю я, суя пальцы в пасть дракону. – Рыболов… Джанг-хауз выглядел так, будто может сломаться под давлением.
– И ты тоже, – отвечает Яневич.
Психологическое бюро проверяет всех до энной степени, но совершенных тестов не существует. Люди проходят тест. Потом в условиях стресса они меняются. После назначения на клаймер человека больше не тестируют.
В список наблюдаемых попали четверо. Джангхауза там нет. Я есть.
Мое «эго» в приличных синяках.
Я – неизвестная величина. Тренировку я не проходил. Психологическим тестам не подвергался. Я бы попал в список, даже если бы вел себя как скала.
Список возглавляет Никастро, поскольку это его последний патруль, поскольку он женился, поскольку он безумно хочет вернуться домой живым. Для него испытания суровы вдвойне.
Остальные – те, для кого этот патруль первый, те, кто дал слабину. Джон Баак и Ференбах Синдерелла. Из команды Пиньяца. Он сам сделал свои выводы, а это значит, что они, возможно, оценивались по излишне жестким стандартам. Пиньяц – перфекционист.
Нарождающаяся враждебность между Вейресом и мной упоминания не получает. Мы словно кремень и сталь, он и я. Искра вылетает, как бы я ни старался этого избежать.
После собрания Старик просит меня остаться. Он смотрит в пустоту, и я начинаю нервничать, испугавшись, что он от беспокойства готов уже оставить меня на борту корабля-носителя до ухода клаймера в патруль. В конце концов он говорит:
– Что скажешь?
– Все не так, как в головизоре.
– Это я уже слышал. Еще ты любишь говорить, что не может не быть способа сделать получше.
Улыбается той же бледной улыбкой.
– Это верно.
– Никогда ничего не бывает, как в головизоре.
– Я знаю. Просто не ожидал такой большой разницы.
