сюда в любой момент.
— Тогда что же ты медлишь?
— Я медлю? — брови его подлетели вверх. — Чёрт с тобой. С опорой идти-то сможешь?
Разумеется, я могла идти, опершись о его руку, но сейчас, стоя перед ним и глядя в его наглые кианитовые глаза, мне так хотелось ему насолить, хотелось стереть это раздражённое выражение с его лица раз и навсегда. В самом деле, так ведь не пойдёт! Мы едва знакомы, а общество друг друга нам уже в тягость. Что же будет завтра, он пригрозится убить меня? Пульсирующая венка на его лбу весьма недвусмысленно на это намекала.
— Не смогу! Не видишь, я ранена. Из-за тебя, между прочим.
Реми уже было приблизился ко мне, но внезапно замер, уставившись на меня.
— Из-за меня? Не я гвозди по дороге рассыпал!
— Они могли выскочить из твоей дряхлой тележки, это раз. А во-вторых, я ведь бежала за тобой.
— Боже, ты просто сплошное несчастье! Я больше не хочу тратить время на твои капризы. Давай, обопрись на мою руку, и пошли.
Взглянув на его предплечье, я нахмурилась. Мне пришлось покрепче ухватиться за него, чтобы, прыгая на одной ноге, начать этот тернистый путь. Теперь, когда мои мысли не были заняты неистовым обдумыванием способов удержать Реми и спастись, я могла почувствовать холодный и слегка влажный асфальт под ногами, мелкие камни, больно царапающие ступни, это неприятное грубое давление на нежную кожу моих ног… Мне срочно нужна была обувь. Это ощущение просто невыносимо, а прибавить к этому пульсирующую боль в кое-как перевязанной левой ноге, так меня вообще на руках носить надо!
Вдруг осознав это, я замерла и уставилась на Реми так, будто увидела впервые. Он уже двинулся вперёд, чтобы начать наш нелёгкий путь, но я его остановила.
— Я не дойду так. Я не могу прыгать на одной ноге.
— Ты ранила не всю ступню, симулянтка, так что будь добра, наступай на носок, или мне учить тебя ходить? — сквозь зубы прорычал он.
Мой взгляд остекленел.
— Я не могу наступать на носок, моя нога опухла, откроется кровотечение.
— Ты хочешь, чтобы я нёс тебя на руках, принцесса? — последнее слово из его уст прозвучало, как оскорбление. — Ни за что. Я не собираюсь идти на поводу у тебя и твоих прихотей.
— А я не собираюсь идти на одной ноге!
— Тогда счастливо оставаться!
Он отпустил меня, оставив шатко балансировать в одиночестве, а сам направился прочь по дороге. Едва не упав, я всё же попыталась найти точку опоры на раненой ноге, но этого было недостаточно, чтобы идти вперёд. Слёзы обиды обожгли глаза, а гордость сдавила горло тугим комом — я больше не могла настаивать, больше не могла просить у него помощи. Очевидно, этот мужчина настолько каменный, что пробиться сквозь непробиваемые слои и найти где-то внутри хотя бы унцию человечности просто невозможно, а я и не буду пытаться — велика честь. Как-нибудь сама доберусь до этого дома, будь он хоть на конце деревни, хоть на конце Франции.
— Черт, — невольно сорвалось с губ, когда я попыталась начать свой нелёгкий и очевидно долгий путь.
Наступать на ногу было невыносимо больно, будто кто-то изо всех сил давил на рану, а оттого в глазах потемнело, и неизвестная слабость разлилась по всему телу. Услышав шаги, я подняла голову и встретилась с недовольным взглядом Реми. Он сжал губы в тонкую полоску, подошёл ко мне почти вплотную и без единого слова схватил под бёдра, поднимая на руки, будто я не весила ни фунта. Я изумлённо вздохнула, обхватив его шею руками, и воспоминание тотчас меня ослепило: он уже нёс меня на руках, когда я наступила на гвозди и потеряла сознание, но тогда я болталась у него на плече, как вынужденный груз, как мешок с картошкой или, судя по его отношению ко мне, с навозом.
Тогда лёгкая улыбка тронула мои губы, и я прижалась к нему теснее, позволяя ему нести себя и бормотать что-то под нос исключительно на жаргонном французском, который прежде мне не доводилось услышать. Я вдохнула запах моря, его запах, который теперь трудно будет не узнать, и отвернулась, разглядывая окружившие нас с двух сторон деревенские пейзажи. Это была узкая улочка, набитая маленькими одинаковыми домами из камня: черепичные крыши покосились, а неприветливые окна, забранные решётками, смотрели на меня с укором, и я задумалась о том, как же они, эти дома, устроены внутри, ведь я жила и гостила только в роскошных поместьях и апартаментах, а наша с Уллой квартирка в Кембридже вряд ли могла бы вписаться в местные пейзажи. Я закрыла глаза и представила внутреннее убранство этих домиков, но ничто не шло мне на ум, кроме позолоченной лепнины, высоких потолков и бесконечных анфилад. Нет, то были маленькие скромные жилища с маленьким миром, может быть, на заднем дворе располагался такой же маленький огород, где работала маленькая семья, и это «маленькое» на самом деле было больше, чем что-либо, практически необъятным, ни с чем несравнимым.
Реми угрюмо молчал, пока я дышала ему в шею, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Вскоре дома начали редеть, вдали зазеленели холмы, дорога разветвилась: самая широкая, которая вела нас, продолжала устремляться вглубь деревни; на деревянном указателе у мощёной дороги было написано «marché», что означало рынок; а по извилистой поросшей травой тропе пастух гнал стадо овец. Так спокойно, так безмятежно… словно нет здесь никаких кровожадных мафиози, и они не ищут меня, не идут за мной по пятам.
Заворожённая пейзажем, я не сразу заметила, как мы подошли к самому концу деревни, к последнему дому, за которым не было ничего, кроме этой дороги, ведущей в неизвестную даль. Реми подошёл к калитке и вдруг замер, глубоко задумался о чем-то, а затем повернул голову ко мне и тихо сказал:
— Тебя зовут Гизель, ты моя кузина. Твой дом сгорел в пожаре. Мы пришли к Зоэ, чтобы забрать мои вещи и попросить одолжить у неё что-нибудь из вещей для тебя. Начнёт расспрашивать о пожаре — делаешь страдальческий вид и говоришь, что вспоминать об этом тебе страшно. На все остальные вопросы отвечаю я. Ты помалкиваешь. У нас есть два часа.
— Но мне не нравится имя Гизель.
Он сузил глаза.
— Будешь Гизель. И это не обсуждается.
— Это мы ещё посмотрим.
***
Мать мелочного, хамоватого и истеричного Фабриса, Зоэ, оказалась премилой женщиной. Она напомнила мне мою прекрасную, мою любимую, мою светлую Морну своей простотой, суетливостью
