Святослав потрогал колесо старого велосипеда. Раму повесили на стену и забыли, и теперь она медленно истлевала от ржавчины, что поползла по мятому металлу.
– Может, – она кивнула. – А там что?
– Не знаю. Я здесь сам впервые.
– И не заглядывал?
– Зачем?
Подвалов он навидался. Всяких. И в сорок третьем почти год жил под землей, выползая наружу только ночью, да и то редко. Задача была…
Нет, не стоит вспоминать.
– Тебе здесь не нравится, – сказала Астра, разглядывая уже Святослава.
– Просто… память.
…там подвалы были иными. Старый город, который давно позабыл о собственном возрасте, и тайны подрастерял, что и позволяло Сопротивлению существовать.
Но в тех подвалах было сыро.
И крысы там плодились в неимоверных количествах, огромные и наглые, не боящиеся ни людей, ни огня, а силу использовать было запрещено. Асверские нюхачи отлично умели выискивать источники силы.
И магу бы обрадовались.
– Я… тоже не люблю подвалы. Правда, не знаю, почему. Меня не запирали. Да и вообще… я только пару раз и спускалась под землю. Еще тогда, когда мы ездили с бабушкой. Однажды прятались от бомбежки. И другой раз она сказала надо сидеть. Это был подвал дома в какой-то деревне. Самой деревни почти не осталось, люди ушли. А дома сохранились. И мы сидели. Долго. Не знаю, сколько.
Присев на корточки, Астра заглянула под шкаф, но ничего, кроме пыли, не обнаружила. Поднявшись, она подошла к стене и погладила ее.
Камень.
Старый кирпич, седой цемент. И ни надписей, ни пятен зловещих, ни следов от пуль…
…расстреливали не в подвалах. Куда потом тела девать? Проще уж вывести куда за город, выкопать могилу…
Она обернулась резко.
Уставилась немигающим взглядом.
– Я читал материалы. Мы… все читали, – Святослав выдержал этот взгляд. И ярость, которая полыхнула внутри хрупкого тела. – Уже потом… перед самой войной, когда начались дела о… превышении служебных полномочий. И не только их.
Он присел на край старого сундука, крышка которого треснула и сквозь эту трещину была видна пустота внутри.
– Мы должны были стать судьями. И следователями. Теми, кто видит правду, кто может заглянуть в чужой разум и точно определить, виновен человек или нет. Только… заглядывать в чужой разум – так себе удовольствие, – признался Святослав. – И не потому, что людям это не нравится. Не нравится тоже, но… в чужих головах всякое встречается.
…как у того кругленького суетливого человечка, который вовсе попал под следствие случайно.
Первое дело.
Практика.
Святославу четырнадцать, и его привозит в отделение куратор, который и присматривает, что за Святославом, что за людьми. Они не слишком-то рады этакой помощи, они сами бы справились, но кто решится возражать? Вот и смотрят на Святослава искоса, с недоверием и страхом. И разговаривают осторожно, издали, потому что кто-то решил, что если говорить издалека, то он до разума не дотянется.
Еще в глаза смотреть избегают.
Почему из всего дерьма, в котором он побывал, выползло именно это? И здесь. И почему он заговорил вообще, начал рассказывать, что про учебу, что про дело то, давно забытое?
– Его обвиняли в хищении народного имущества. И мне всего-то нужно было глянуть, воровал Сапожкин или нет. Хватило бы легкого считывания, тут даже эмоции говорили, в разум лезть нужды не было, но я полез. Я… не хотел ошибиться, потому как нам показывали, чем чреваты служебные ошибки.
Она сама подошла.
И присела рядом.
Теперь Святослав чувствовал тепло ее тела, даже не тепло, жар, который исходил от дивы.
– Я и полез выяснять подробности…
– Выяснил?
– Воровать-то он подворовывал, но совсем не в тех объемах, чтобы его в расхитители записывать. У него другое было. Он мальчишек убивал. Находил в деревнях. В деревнях голодно было. А он помощь предлагал. Говорил, что документы сделает, в городе устроит… увозил, насиловал и убивал.
Святослав подавил вспышку гнева.
– Я… нам всякое читать давали. В том числе закрытые дела. Но читать – это одно, а… ухнуть в чужой разум, в его извращенные фантазии, которые воспринимались как мои собственные.
Его передернуло.
Астра же взяла за руку. Сама. Осторожно провела по ладони.
– Я тогда едва выбрался. Куратор ругал, хотя и не зло. Потом сказал, что если бы не я, Сапожкин продолжил бы… что его даже не искали. Никто не знал про тех мальчишек. Родители не заявляли и… но тогда я начал понимать, что все не такое, каким кажется. Мы… мы должны были изменить всю систему, понимаешь? Сделать ее если не совершенной, то такой, в которой вероятность судебной ошибки сведена к минимуму.
– Но не получилось?
– Реформирование предполагалось постепенным. Сперва нас должны были закрепить кого за следственным комитетом, кого за судебными коллегиями. Была мысль давать направление на обязательную экспертизу, хотя бы когда обвинения особо тяжкие, но не дошло…
Началась война.
А потом закончилась. Но не для всех.
– Многих не стало, – Святослав расправил ладонь дивы, такую бледную, до синевы. И сама-то она в свете лампы казалась льдисто-хрупкою, ненастоящей. – А те, кто остался… работы хватает. Возможно, что когда-нибудь подобных мне вновь станет, если не много, то достаточно, чтобы реализовать ту реформу.
Астра кивнула.
Она неотрывно смотрела, как его палец скользит по ее ладони, повторяя тончайшую вязь линий, рисуя собственные узоры.
– Наверное, я так и остался наивным, но хочется верить, что у нас получится. Что судебных ошибок не станет. Или будет их крайне мало. Что… любой человек получит право обратиться к магу разума и доказать свою невиновность. Что когда-нибудь потом, может, после моей смерти, мир станет добрее и честнее. Справедливей. Я дурак?
– Ты веришь.
– А ты?
– Я? – Астра удивилась. – Наверное, нет. Но я бы хотела, чтобы все было так, как ты говоришь. Тогда бы… наверное, мои родители остались бы живы.
Ее ладонь сжалась, захватив его палец, сжала.
– Я не знаю, что с ними стало. Догадываюсь… но они не были виновны. Мне говорили, что они враги народа, а я, получается, дочь врагов народа. Что все дивы враги.
У нее снежные ресницы.
Длинные и хрупкие, белые-белые. Такой белый цвет невозможен. А кожа изо льда.
– Что нас всех нужно уничтожить. И это было так странно… не страшно сперва, а именно странно, потому что все казалось глупым. Разве может быть врагом тот, кто лечит? Отец ведь многим помог. И мама. И никогда-то дивы не лезли в политику. Это я сейчас знаю, а тогда… тогда я все ждала, что они разберутся. И да, маги разума тоже с ними работали.
