его тогда, в лесу? Нет, хотела кого-нибудь рядом. Любила ли я его, когда шла к нему на Быстринку? Нет, искала защиты. Люблю ли я его сейчас, или просто привыкла кормить ужином и принимать жаркие ласки по ночам?
После я долго ворочалась в постели, глядела на спящего Свита, и тяжёлые мысли гнали сон прочь. Вот он, лежит рядом, такой беззащитный и мягкий, его горячее тело жжет меня сквозь рубаху. Улыбается во сне. У него красивые губы. Ресницы длинные, как у девки, волосы — светлый лён, чуть тронутый по вискам лунным серебром. Сын поморийца, бродяга из Торма, гарнизонный целитель, меткий лучник. И ночная тварь, враз перегрызшая горло двум мужикам. Моя ночная тварь. Да моя ли? Нет, ночная тварь, которую я кормлю.
С того дня пробежал целый круг.
Я говорила, что трудно дитя из пелёнок поднять? Ах, была глупа… Пока дитя в пелёнках, так и все мамкины беды размером с пелёнку. А как поползло, да пошло — всё, смотри в оба, чтоб потом горьких слёз не лить.
Лучик мой шустреньким удался. Отвернись на миг — он уж на лестнице, а то и вовсе в конюшне. Я раз его даже в доме совсем потеряла. Искала, звала — чуть не лишилась ума. А он, оказалось, вполз на сено под самую крышу и там уснул. Другой раз залез поиграть в Свитов сундук, а крышка возьми и захлопнись, закрыв его в темноте. Вот уж он заревел! А я-то перепугалась! Уследить же за ним и вместе с тем сделать хоть что-то по дому — не хватало никаких глаз. Надела на него колокольцы — он снял и повесил на шею соседскому коту. Не захочет, бывало, кашу есть или мыть лицо — заползёт под лавку и смеётся, и не достанешь. А из меня доставальщик плохой, второе дитя под сердцем растёт… Уж и не знаю, как бы я со всем этим управлялась, если бы Корвин не привёл в дом Малинку.
Он как ушёл из гарнизона, сперва сильно печалился о Зване и долго болел. Потом, поправившись, сразу продал Змейку вместе со всем снаряжением и оказался весьма при деньгах. Кабак, правда, не стал открывать. Вместо того купил пятерых коз и вскоре женился. А чтоб не тесниться в каморке над конюшней, сзади, с кухонного выхода, пристроил на нашем же дворике себе домишко и прорубил ворота в Кривой тупик.
Корвинова молодая жена была родом из ближнего Занорья. И где он только её раздобыл? С виду нетороплива и, вроде, не очень-то поворотлива, но любая работа у неё в руках будто спорилась сама. Притом уж такая эта Малинка оказалась затейница: и сказку расскажет, и песню споёт! Лучик мой ей только в рот и смотрел! А Корвину с ней жилось мирно и ладно. Сразу видно было, что они полюбились друг дружке. Да это и не мудрено. Малинка была и нравом незлоблива, и собою мила. А Корвин… Змейка, конечно, подпортила ему на лице красоту, только сам-то он от того хуже не стал. И по-прежнему все вокруг его привечали, а когда он со своими козами шёл по Кривому тупику, тётки и девки выглядывали над воротами, чтоб перекинуться с ним весёлым словцом.
Так мы зажили новым порядком: Свит с утра уезжал на службу, Корвин шёл за Ограду пасти коз. А мы с Малинкой весь день на одной кухне толклись, кашеварили, хозяйствовали, в меру сил Лучика стерегли. Из козьего молока Малинка делала сыр и носила на рынок, я же, чтоб не сидеть бездельно, вздумала прясть на продажу козью шерсть. Вот тогда и понадобилось мне новое веретено.
Веретёнце да прялка — нехитрые вещи, а всё же часто первый подарок невесте от жениха. Вот и Свит, наконец, сделал мне прялочку сам. На лопаске вырезал лошадку (ну вылитый Кренделёк!), а вокруг да по верху — ёлочки рядком. Это он, вроде, моим именем прялку подписал. Мне бы радоваться, а я вдруг взгрустнула… Может, тем и накликала на себя беду?
В тот день Малинка ушла на рынок, а я, проводив её, села прясть на солнышке у ворот. Вдруг слышу, Лучик говорит: "Мама, мяу!" Лучик мой — он всегда со зверьём ладил, а кошек особенно любил. Я обернулась. Вижу, гладит сынок кота. А кот не простой, огромный, гладкий и полосатый, а глаза дикие, золотые… Тут меня как укололо: это же Ист!
И я не ошиблась. Кот зашёл в наши ворота, словно к себе домой, а за ним и Лучик. Я следом. Вижу — нет никакого кота, сидит на пороге Ист. Больше круга пробежало с той поры, как мы виделись в последний раз, а для него словно и дня не прошло. Не оставляет время на этлах следов. Только я-то стала старше и много зорче. Посмотрела — и вздрогнула. Как смела прежде я, дура запечная, желать себе его любви? Разве может полюбить человека ночной ливень или горный поток? Да и что я могла ему дать взамен? Печь пироги, чесать вороные кудри? Нет, любовь может быть только с равным, а сыну силы человечья девка может лишь смиренно служить и почтительно кланяться издалека. Только Ист-то был не далеко, а здесь. Подхватил Лучика на руки и обнял, а тот радостно засмеялся. А Ист ласково пригладил Лучику волосы и с улыбкой сказал: "Ёлка, да он просто прелесть! Я как раз такого и хотел!"
Давно ли я насмехалась над страхами тётки Милорады? Вот и наказал Маэль, привёл постоять в её лаптях. Ист с моим сыночком в руках подошёл к прялке, тронул ёлочку на лопаске — и исчез! Откуда у меня только сила взялась, чтобы кинуться за ними вслед, в нарисованный на прялке лесной коридор! Тогда думала: сама справилась, настигла, ухватила поток. После догадалась: Ист сжалился, пустил, позволил пройти.
***
Стоял обычный для середины травостава погожий вечер. Око спряталось за виднокрай, и из леса потихоньку наползала благословенная прохлада. Впервые за много дней Свит возвращался из крепостицы, никуда не спеша и не обливаясь потом. Кренделёк медленно переставлял копыта по деревянной мостовой, рядом размашисто шагал Корвин, вокруг сновали козы, подёргивая хвостиками на ходу. Корвин громогласно пересказывал какую-то забавную историю, подслушанную у ворот, а Свит ехал рядом с едва заметной улыбкой на губах и то ли слушал, то ли блуждал где-то в своих собственных мыслях.
Однако едва друзья свернули в Затычкин тупик, Свит вдруг помрачнел, насторожился и подтолкнул Кренделька
