лениво ответил отец, что-то слышно все-таки.
Его не раздражал белый шум, подумала я, потому что он создает ощущение непрекращающегося движения и преодоления пространства. Вычленяя крохи смысла, отец проделывал работу, сходную с той, что он проделывал, когда вез груз из одной точки в другую. Отец сказал, что телик ему нужен только на время простоя. Когда едешь, сказал отец, никакой телик не нужен. У меня вон свое 3D, сказал отец, показав лобовое и два боковых стекла. В таком случае, ответила я, ты едешь в телевизоре. Это еще как посмотреть, засмеялся отец. Я еду, продолжил он, а все вокруг двигается, и мне от этого хорошо.
Я ждала нашей встречи, но отец воспринял мое присутствие как нечто обыкновенное. Он сразу подчинил меня своему дорожному быту. Я должна была навести порядок в его спальнике и убрать пищевой ящик, в котором лежала его кружка, пачка чая, растворимый кофе в круглой железной банке от монпансье. Я поменяла газету, которой было застелено дно, и вытряхнула скопившиеся чаинки и кусочки липкого сахара. Разведенным с чистящим средством песком отскоблила накипь на отцовской кружке – теперь было видно, что внутри она красная. Вилки, ложки и ножи я оттерла от жирного налета и обернула в чистое полотенце. Нагнувшись к ящику, я случайно задела ногой оранжевый пакет с арбузом, купленным еще на владимирском рынке. Мывшему коврики отцу я крикнула, что мы забыли съесть арбуз. Отец спросил, нет ли на нем трещин или гнилых вмятин. Я выкатила арбуз из-под сиденья и рассмотрела. Он был цел. Будем выезжать на Москву, купим хлеб и съедим, громко ответил мне отец.
Мы залезли в тягач. Отец радовался предстоящей дороге. Он включил радио, и мы поехали. На выезде с проселочной дороги он остановил фуру у красного магазина и купил кислого сельского хлеба. Будем выезжать из Рыбинска, сказал отец, остановимся и съедим его с арбузом. Там, махнул отец в сторону водохранилища, есть памятник Матери-Волге, но нам туда не подъехать на большой машине. У тебя есть интернет, посмотри картинку с Матерью-Волгой, она красивая. Я вбила в Google название памятника и рассмотрела изображение на экране своей Nokia. Да, красивая, согласилась я. Интернет не то, сказал отец, надо вживую смотреть.
Перед Москвой надо почистить кузов. Он съехал с асфальтированной трассы на проселочную дорогу и завел фуру в карман, который был по краям оторочен пластиковым мусором, забившимся в траву, и заехал дальше, в ивовые заросли. Он завел задом фуру под ивы и переоделся в грязную робу. На рабочих брезентовых штанах не было ни одной пуговицы, молния на ширинке не работала, и он подпоясывался веревкой. Надел пыльную акриловую шапку. Я спросила, зачем ему шапка в жару, чтобы голову не мыть потом, ответил отец. Из глубины кузова он принес метлу и велел мне принести канистру с водой. Я забралась к нему в кузов, полила дощатый пол, и он начал мести. Мелкие щепки и доски, отколовшиеся от пает, я собрала и вынесла под ивы. Отец мел и пел, просто так, не песню и не мелодию. Отец пел свою песню, она его веселила и разрушала безмолвие тихого мира. Я помогла ему вычистить кузов, а потом смыть пыль с рук, торса и шеи.
Теперь, сказал отец, будем есть арбуз. Он вынес арбуз, поставил его на подножку и тут же в пакете нарезал. Я вытащила хлеб и разломила буханку. В детстве он уже учил меня есть арбуз с хлебом: нужно взять в рот розовую мякоть и хлеб в одинаковой пропорции и тщательно пережевать. Хлеб был кислый и вязкий, арбуз хрустел и пропитывал мякиш своим соком. Отец разрезал его и с удовольствием сказал, что арбуз красный и сладкий. Первый ломоть он передал мне, и я откусила. Прохладный сахарный сок потек по подбородку и шее, oт пальцев – к локтю. Отцу нравилось, что арбуз течет и липнет, нравилось, с каким треском отламывается не до конца отрезанный ломоть. Доев свой первый кусок, он размахнулся и запустил корку в заросли ив. На натекший у наших ног розовый сок присела муха, приползли быстрые муравьи. Хлеб хороший, сказал отец, накладывая на оторванную от буханки корку кусок арбуза. Он раскрыл рот пошире и откусил от своего бутерброда. Все, что происходило, радовало его, и он попросил сфотографировать, как мы едим арбуз. Я передала ему фотоаппарат, и он сфотографировал меня с самым большим куском арбуза. Я сказала, что можно сделать селфи, отвела фотоаппарат на вытянутой руке, наклонила голову к отцовской и нажала на кнопку. Ему понравилось, что вдвоем можно попасть в один кадр. Такой же снимок я сделала, когда он был за рулем. Специально для этой фотографии он надел светоотражающие очки и сложил руки на коленях у коричневого живота. Всем своим видом он выражал важность.
На наши голоса пришли бездомные собаки. Они встали поодаль и ждали, пока мы уйдем, чтобы доесть то, что после нас останется. Нам нечего было им дать. Вчера мы доели последнюю банку тушенки, вымакав в ней остатки серого хлеба, a утром заварили крепкий кофе со сгущенкой, я пила его вприкуску с сушеной рыбой. Вкус сладкого горячего кофе казался еще ярче, а язык жгло от соли, скопившейся в желобах рыбьей спинки. Позавтракав рыбой и кофе, отец сказал, что обедать обязательно станем в кафе. Там можно будет заказать яичницу, бозбаш и овощной салат с майонезом. Я очень ждала обеда. От голода тело казалось невесомым и одновременно очень тугим и неповоротливым. Арбуз только сильнее расслабил меня, и после выезда на трассу я тут же уснула, облокотившись на пищевой ящик.
Ближе к Москве дым становился гуще. Отец сказал, что, пока я спала, ему позвонил Федор, который сообщил, что в Москве столько дыма, что собственных рук не видно. Вон там, сказал отец, кафе. У обочины дороги стояли разноцветные постройки, обитые гофрированным железом. Каждая была украшена вывеской с названиями типа «Светлана», «Мотор». Некоторые вывески были сделаны вручную, другие и днем мигали диодными трубками. На каждом кафе висели объявления: здесь можно было купить овощи и рыбу, найти ночлег или обратиться за помощью эвакуатора. Рядом с кафе чередой стояли легковые и грузовые машины. Нам туда, сказал отец, и показал на самую бесцветную постройку. Там хорошие пельмени. А как же бозбаш, спросила я. До бозбаша еще сто километров, а есть хочется, сил нет, ответил отец. Мы вошли в душный павильон. У высокой барной стойки никого не было. Но за каждым столиком,
