пиетета отношусь к мнению подобных «критикесс». Очень уж много было в их суждениях наносного, субъективного. Ну а снобизм так просто прятался за каждой строкой. Пожалуй, лишь яркий, выразительный язык, да необычные метафоры способны были заставить меня дочитать текст до конца. Кстати, мне всегда казалось, что подобные опусы пишутся уж точно не на трезвую голову. Да кто их разберёт!
И то правда, лучше бы уж пили. А то ведь сейчас даже романы стали писать каким-то мутным, не вполне русским языком. Это вовсе не художественная литература, даже не публицистика. Пересказать некие интересные только автору, а на самом деле скучнейшие события суконным… нет, деревянным языком, когда через три слова непременно ставят точку, а после каждой фразы делают отступ… Видимо, потому что мысль угасла, так и не позволив создать интересный образ. Поневоле возникало предположение, что это не родной для автора язык. Русскому литературному языку свойственна некая распевность, это как музыкальная фраза, на которой бездарь споткнётся, всего-то сыграв «трам-тарам». А вот талантливый автор продолжит, создав целую мелодию или вполне значимый её фрагмент. Да, да, всего лишь в одной фразе! Фраза может быть короткой, как у Юрия Олеши – помните про ветвь, полную цветов? – или же длинной, как у Льва Толстого. Но она всё равно запомнится. Талантливое произведение и есть набор таких ёмких, выразительных, образных фраз, а между ними – биографические справки и лирические отступления… Что ж, когда на ум приходит столь нестандартно сформулированная мысль, за это стоит непременно выпить.
Так вот об этой даме, о недавнем её выступлении по ТВ, что-то меня в ней привлекло… Нет, надо же, сказал! Будто не на лекцию пришёл, а на свидание. Во всяком случае, «критикесса» меня ничуть не возбуждала. Несмотря на статную фигуру и симпатичные черты лица, было в ней что-то не так, что-то не вполне женское. Что именно, я так для себя и не определил. Ну разве что излишняя экспрессия в разговоре, когда мысль словно бы с силой выталкивает изо рта слова. Когда вроде бы и сама она не верит в то, что говорит, но старается убедить в этом своих слушателей. Ну а если убедит, может быть, тогда в сказанное и сама поверит. И вот слова эти, как сцепленные намертво между собой вагоны, несутся в никуда…
Да что тут говорить! Собственно, я для того только и пришёл сюда, чтобы в этих словосплетениях разобраться. Накануне услышал несколько её пассажей по ТВ, покопался в интернете, вышел на этот кабачок, и вот я здесь. Дама обещала показать на киноэкране отрывке из театральных спектаклей, представленных на каком-то зарубежном фестивале, то ли в Венеции, то ли в Вероне.
Если бы мне приснился сон, естественно уже после того, как всё это закончилось, нет никаких сомнений, что это был бы жуткий кошмар, этакая смесь Босха с Кафкой, замешанная на психоаналитике. По счастью, ничего подобного не произошло. И то, видимо, только потому, что театральные впечатления были напрочь вытеснены дальнейшими событиями. Но, пробираясь по ночной Москве и повторяя про себя, иногда даже вслух: «Нет, ну совсем же задолбали!», я прикидывал и так и эдак, как, в какой доступной форме смог бы представить обещанное этой «критикессой» просветление ума, случись такая грустная необходимость. К изрядной доли злости из-за напрасно потерянного времени примешивалось сожаление, что мало выпил. Эх, был бы пьян, может, оно бы обошлось.
А не написать ли мне рассказ? Я даже название подходящее подобрал – «Оргазм Ромео Кастеллуччи». Но потом прикинул: опять заново переживать всю эту дребедень, мысленно представлять барахтанье полуголых тел в аквариуме, кататься по земле, изображая жертву нападения бродячих псов, лезть вверх по каменной стене, чтобы изобразить распятие. И потом, уже когда на сцене начался потоп… В общем, ощущение было мерзкое, и всё казалось, что от этих навязанных мне видений избавиться не удастся никогда.
В принципе, выразительный символический образ в искусстве много значит. Мне ли этого не знать. Вот, кстати… В воображении вдруг возник сюжет. На фоне чёрного, бездонного пространства – обворожительная девушка, а перед ней страшный, ощерившийся в подобии улыбки череп. А что, очень удачная может получиться композиция. Здесь всё построено на контрасте, когда рядом цветущая молодость и увядание, красота и смерть… В одном из ранних своих полотен я попытался описать своё отношение к тому, что происходило тогда в стране. Мерзкие, внушающие отвращение фигуры, воплощение человеческих пороков. А на переднем плане двое. Женщина со странной, чуть ли не «джокондовской» улыбкой, вот только выражает она не то, что Леонардо приписал Джоконде, а некое загадочное сочетание красоты и лицемерия. И словно бы приглашает, манит туда, в этот ужасный и безумный мир. А рядом с ней мужчина, судя по лицу, он в тягостном раздумье, вот уже и руку протянул к ней, но вроде бы ещё не знает, как бы не уверен, неизбежно ли всё это или есть ещё возможность повернуть назад. Вот так девица, которую прочат в жёны старику, раздумывает, глядя не него, а не сбежать ли… Картина так и называлась – «Обручение». Сейчас же, раздумывая над возникшим в голове сюжетом, я хотел найти связь между тем полотном, написанным несколько лет назад, и этой картиной, которая возникла перед моими глазами как живая. Да, да, именно так! То, состоявшееся в реальности обручение… Что было потом? А вот представьте, прошло время и родилась дочь, светлое, юное создание. Пусть будет счастлива! Ну а всё то, через что пришлось пройти её отцу, воплощено в этом отвратительном, мерзком черепе. Пусть ей повезёт! Наивная надежда? Может быть, сбыться не скоро суждено, но очень хочется…
Той ночью я и повстречал Лулу. Странная, признаться, была встреча – я, злой как чёрт, и голая девица в одном халатике. Вбежала в лифт, словно бы спасалась от кого-то… Впрочем, это могло быть и в другой раз, но в моей памяти один перформанс наложился на другой – никакими усилиями не отделить, словно бы прирос один к другому.
Теперь Лулу, то есть уже Катрин, далеко отсюда, в Голливуде – ей выпала удача исполнить роль Маргариты, той самой подруги Мастера из «закатного» романа. Я тоже к этой экранизации руку приложил, но только в качестве консультанта – мне ли не знать, с кого был написан образ Маргариты и какую «бомбу» Булгаков заложил в роман, заново переписав главу «Великий бал сатаны». Это было после судебного процесса 1938 года над его бывшими коллегами-врачами, обвинёнными в
