Ляо Фень, не сводя взгляда с небольшой птицы, зависшей над одной из скульптур. — и мы сможем ходить меж нами так, как ходили когда-то давно, когда сферы еще не разошлись друг от друга… Немного напоминает, как сжимается и разжимается сердце, да? Сердечный ритм Безымянного Мира…
— О чем ты говоришь, мудрец?
Мудрец лишь сверкнул глазами и задал встречный вопрос.
— Скажи мне, воин, тебе снятся сны?
Глава 1848
Странный вопрос. Он не помнил себя без снов. Но как и всегда, когда дело касалось Ляо Феня, перед ответом надо было хорошо подумать.
Когда мудрец говорил, то его слова становились трактатами, над которыми эпохами размышляли лучшие ученые Седьмого Неба. А когда задавал вопросы, то мог погружать ими в сомнения умы сильнейших правителей.
Так что несмотря на то, что Ляо Фень считался слабейшим не только среди старших, но и младших богов, он…
Генерал не знал, как правильно передать это чувство.
Если бы у времени было лицо, наверное, оно выглядело бы так же, как стоявший рядом с ним старик.
— Снятся, — кивнул генерал. — Иногда. Чаще, чем мне бы хотелось.
— Почему?
Генерал посмотрел на ту же птицу, что и Ляо Фень.
— Потому что страшно, — ответил он. — потому что на войне сны — это очень страшно, мудрец. Когда мы бились у Врат, день за днем, век за веком, эпоху за эпохой, то… к этому все равно привыкаешь. А сны… когда видишь их, они напоминают о всем том, что осталось позади. И это страшно. И больно.
Ляо Фень пригладил бороду и вытянул ладонь. Птица, взмахнув широкими синими крыльями, уселась на неё и посмотрела в глаза мудрецу. Её длинный хвост с волнистым оперением едва ли не касался травы.
— Знаешь, как зовут этого друга? — Ляо Фень провел пальцем по горлу птицы, и та довольно заклекотала.
Генерал помнил, что мудрец называл всех не иначе, кроме как — друг. Даже тварей Грани. Ляо Фень утверждал, что каждый, кто ходит по землям Безымянного Мира — друг. И себе и другим. Потому что их всех, как и близких друзей, объединяла общая цель, но что куда важнее — общая боль.
Генерал не понимал этих слов мудреца. И, тем более, он не понимал, что за боль могли испытывать одновременно простые смертные, боги, духи и демоны.
— Нет, — ответил генерал.
Ляо Фень слегка дернул рукой и птица, расправив широкие крылья, тут же воспарило куда-то в вышину открывшейся вселенной.
Да… иногда генерал забывал, что небо здесь, на Седьмом Небе (дурацкий каламбур…) лишь иллюзия.
— Кецаль, — произнес Ляо Фень. — Первая из птиц. Какие-то смертные называют его духом свободы, а другие — смерти. Но если честно, я не вижу разницы. Во всяком случае не в Безымянно Мире, друг мой.
Генерал не понял и этих слов. Но он уже давно привык к тому, что, порой, чтобы понять сказанное мудрецом, приходилось размышлять над услышанным несколько эпох.
И, что показательно, зачастую даже этого времени не хватало и осознание изреченного Ляо Фенем приходило только после того, как проживешь какой-нибудь эпизод в жизни и вдруг ярко поймешь — вот о чем говорил мудрец.
Словно… словно тот уже прожил все то, что сейчас проживали другие.
— Боги не видят снов, — неожиданно вернулся к изначальной теме мудрец.
— Почему?
Если Ляо Фень говорил о снах, значит так было надо. И значит это было важно.
— Как ты думаешь, что такое сны, друг мой?
Генерал не ответил сразу. И не ответил он и через пять, и через десять минут. Он не знал, что такое сны и никогда не задумывался. Они просто были.
— Сны это варианты возможного, генерал, — спустя чуть ли не полчаса, продолжил мудрец. — Боги не видят снов, потому что у них нет никаких вариантов. Нет других путей, кроме тех, по которым они ступают. Ибо бог — суть себя. У войны не может быть другого варианта, кроме войны, потому что тогда бы она уже не являлась войной. Как и любовь. Или молния. Или солнце. Или путеводная звезда. Или судьба. Или Яшмовый Император. Если они — не они, то это не их варианты, это нечто другое. Совсем иного толка. И потому боги не видят сны.
Генерал слушал и запоминал, но не старался понять услышанного. Он был уверен, что пройдет немало эпох до того, как ему лишь покажется, что он хоть что-то усвоил из сказанного.
— Какие сны тебе снятся, воин? — спросил, неожиданно, мудрец.
— Разные, — ответил генерал.
— А есть ли те, что видеть больнее всего или наоборот… приятнее?
Он задумался.
— Есть такой, — генерал прикрыл глаза, вспоминая сон. — я в нем иду по городу, среди странных дворцов и еще более чудных зданий. По берегу, укрытому серым камнем, о который бьется черная река. Там дует северный ветер и люди никуда не торопятся.
— Ты видел такой город через пруд отражений где-то в Безымянном Мире?
Разумеется, от Ляо Феня не скрылся тот факт, что многие дни и годы после окончания войны у Врат, генерал проводил в саду Дергера, рассматривая отражения в пруду.
Говорят, что тот мог не только показать любое место в Безымянном Мире, но и привести туда. Вот только генерал не знал, куда ему идти…
И, может, поэтому статую, в которую обратили жену Горшечника, поставили именно около Пруда? Чтобы мучить её отражениями всего того, что находилось за его пределами?
— Нет, — ответил генерал, не сводя взгляда с Кецаля, парящего где-то в вышине вселенной.
— Значит это то, что могло бы быть…
— Могло бы быть?
Ляо Фень кивнул.
— Мы видим возможное будущее, прошлое и настоящее не только себя самих, но и тех мест, где оказываемся, друг мой. И лишь Древо Жизни, живущее во снах, видит их сразу все.
— Оно видит сны? — удивился генерал. — Я думал Древо Жизни видит путь времени.
— Когда ты мгновения меряешь обрывками вечности, генерал, то сны и реальность перестают отличаться.
Наверное… возможно… генерал не знал. Да, Ляо Фень часто смеялся над тем, что его, как он выражался, воинственный друг, являлся древнейшим из обитателей Безымянного Мира, но при этом самым наивным.
— Получается то, что я вижу — реально? — внезапно осенило генерала.
— Нет, — улыбнулся мудрец. — сны — лишь сны. Они не реальны… если нет желания сделать явь из сна.
— Но ты, мудрец, сказал, что боги не видят сны.
— Но ты ведь не бог, — напомнил Ляо Фень. — Я слышал, что среди смертных ходит тот, кто иллюзии может претворять в реальность, пусть и ненадолго.
— Дергер говорит, что это один из осколков души Горшечника.
— Так и есть, — тут же подтвердил мудрец. — Знаешь, генерал, мне иногда интересно, сколько надо потратить сил и времени, чтобы сделать из сна — реальность. Сколько боли и гнева должен испытывать человек по отношению к окружающей его действительности, чтобы так рьяно бежать за мечтой.
— Человек? Но…
Генерал замолчал. Боги не видят сны. У них нет никаких альтернатив. А значит если нет альтернатив, то нет и мечты. Боги неизменны в своем постоянстве и потому мир могут менять лишь люди.
А еще… Ляо Фень ведь был богом, но говорил о снах так, словно тоже видел их.
Генерал отвернулся от Кецаля и посмотрел себе под ноги. Если посмотреться, если постараться, если быть очень настойчивым и внимательным, то сквозь иллюзию можно было рассмотреть плывущие под ногами облака, а дальше — земли смертных.
Если генерал хотел что-то отыскать, хотел что-то изменить, то… значит ему больше не стоило искать ответы среди богов, что не знают никаких перемен? Ему надо было отправиться к смертным?
Об этом ему говорил мудрец?
— Безымянный Мир действительно может измениться? — спросил он.
Ляо Фень ответил не сразу.
— Если бы человек знал, что его мечта обязательно исполнится, он бы всегда её откладывал и так к ней никогда и не пришел. Только мысль о том, что он может не успеть до того, как за ним явится смерть, заставляет его двигаться вперед.
Генерал окинул взглядом простую поляну посреди высоких деревьев. Таков был дворец Ляо
