приземистая Аля была в основании фигуры. Хрупкая, словно балерина, блондинка взлетала над пирамидой легко, как в цирке. Теперь я был даже благодарен Васе за то, что он вытащил меня. Жаль, репетиция длилась недолго.
Аля, махнув нам рукой, быстро накинула прямо поверх майки и штанов широкое голубое платье, короткое пальто, достала из кармана беретик. Она все же замерзла, пальцы покраснели, Аля трогательно прятала их в карманах, как девочка, грелась. Пожаловалась, что хочет пить. У лотка с надписью: «Ларек номер “4” кстати скучала продавщица. Взяв лимонад и пиво, мы присели на лавочку. Я перевел разговор на дела фабрики и узнал от Али, что новый аромат объявлен готовым и, более того, признан великолепным. Всем особенно нравится его упаковка, авангардный рисунок на красной коробке. И что к главному парфюмеру теперь «прикрепили товарищей, из которых он должен готовить специалистов». Рабочего, утонувшего в чане, Аля вспомнила не сразу.
– Ох… я немного знаю. Пил он. Жена, бывает, прибежит на фабрику, его разыскивать, ребятня за ней. Получку пропивает, а им есть нечего. В контору она детей таскала, просила начальство на него повлиять. Когда утонул он, то вроде «отмылся» от дел своих таким-то образом.
– Страшная ведь смерть, – пробормотал Репа.
Аля поджала губки, расстроилась.
– Так в цеху говорили. Спросили, я рассказываю. У меня нет желания сплетничать просто так, я комсомолка.
Я встал, сказал, что возьму еще лимонад. Пусть уж Вася сам с ней мирится. Но едва я отошел, как к ним подкатила компания, с которой мы столкнулись на аттракционе. Я услышал начало дискуссии, не обещавшей ничего хорошего. А когда Алю принялись тянуть за руку и Репа двинул хулигану по уху, я рванул обратно. Не принимая во внимание крики «не лезь, хотим товарищу вежливости вложить», высказал свои аргументы, влепив по почкам, с разворота, как на тренировке. И даже умудрился врезать еще раз вполне прилично, когда краем глаза заметил, что один из них подхватил с земли бутылку и, пригнувшись, шагнул влево. Не сумев быстро развернуться, я получил тяжелой бутылкой по плечу. Какое-то время было неясно, чья возьмет, но драки не вышло – так, бестолковая потасовка! Шпана быстро ретировалась, едва на аллее показалась группа отдыхающих. Вытирая разбитые губы, Репа горячился: «В слепую зону мне дал, сволочь!», в стычке ему сильно мешал незрячий глаз.
– А ты как, Егор, ничего?
– Плечо только, а так… – Я покрутил головой, потер челюсть – терпимо. – Босяк этот свой апперкот не сумел провести как следует, схалтурил!
Аля вышла из-за лавочки, куда спряталась, как только началась потасовка. Помогла Васе отряхнуть пиджак.
– Они за нами давно шли! Я заметила. – Она держалась молодцом, только чуть побледнела. – Пойдемте ко мне? – предложила, рассматривая ушибы, покрасневший нос и разбитую губу Васи. – Умоетесь.
29. Одна коммунальная квартира
Аля жила в переулке, в старом угловом доме. На первом этаже аптека с железными перилами, рядом вывеска «Торгсина». Квартира, конечно, коммунальная. Кухня у самого входа, тесно заставлена столиками и примусами, у двери пришпиленный листок с графиком уборки. Вместе с Алей комнаты занимали еще несколько фабричных семей. Нас встретила говорливая, статная женщина и, едва увидев, запричитала:
– Принесу таз, умоетесь! Алечка, дай мыло. Мое принеси.
И, повернувшись ко мне, добавила:
– Я Ирина Львовна, соседка Али. И мы с вами виделись! На фабрике. Боже мой! Буфет! Точнее, я подавальщица в столовой.
Ирина Львовна была из тех счастливых людей, что без церемоний могут завязать знакомство с любым человеком. Не слушая возражений, помогла мне снять свитер, приговаривая «полно вам, молодым стесняться нечего, это уж нам».
– Мыло вам дам! Вот, не пахучее. Слащавых-то запахов нам на работе хватает!
В общей ванной запахи чистоты – горячего крахмала, синьки. В тазу мокнет белье. Соседка тут же сдвинула его в сторону, ловко застирала пятна на воротнике моей сорочки. Аккуратно разместила ее на веревке: «Вы пока фуфайку наденьте, а она и просохнет».
– Ирина Львовна, вам бы прилечь, – Аля забрала у нее таз, – вы ведь в столовой с утра на ногах. А я чай сделаю и вам принесу.
– Лягу, боюсь не встать! Давайте я лучше чай устрою у себя? Моя комнатка больше Алечкиной, удобнее. Мы всегда там ужинаем. Аля не любит в кухне.
– Мне, бывает, кажется, в еде что-то… Вроде как скрипит на зубах… – смущенно сказала Аля.
Ирина Львовна тут же вскинулась:
– Что ты, Аля! Совестно выдумывать.
– Нет, я ничего. Я сама понимаю, ерунда.
Я отнес таз и полотенце в комнату Али. Она, чуть приоткрыв, тут же придержала дверь, явно стесняясь убогой обстановки. Скромно, аскетично, здесь и пахло иначе, сквозь стиральное мыло и щелочь чем-то приятным. Круглый стол, в полумраке поблескивают шишечки железной спинки кровати. На стене единственное украшение – выцветший плакатик с надписью от руки: «Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо». Окошко, заклеенное до середины газетой, чтобы не дуло. В комнате у общительной соседки уже сидел на стуле умытый и причесанный Вася Репин. Обстановка здесь была получше, имелся даже зеркальный шкаф – мечта совслужащих. В углу, на свернутом половичке, гитара с бантом. За ширмой кровать, а посередине комнаты круглый стол, крытый плюшевой скатертью. Щеки Ирины Львовны раскраснелись, хлопотливо она прибрала волосы в узел, сняла со спинки стула мужской пиджак, убрала коробку с нитками.
– А муж ваш на службе?
– Ах, это! – Она защелкнула коробку. – Соседу чиню! Одинокий он. А с мужем мы разъехались. Он в речном порту работал. Теперь вроде на стройке подвизается. – И простодушно призналась: – Как он съехал, я обрадовалась! Извел меня, изверг. Примет на грудь, нет сладу! Бывало, так уж он меня обидит, что Але забота выхаживать.
Говорить Ирина Львовна не переставала. Рассказала между делом, что ее направили на фабрику «по линии общественного питания уже три года тому».
– Организовала у нас на фабрике женский профсоюз работниц. Сколько времени у мужчин вся сила была. А теперь наша, женская инициатива! – Она засмеялась. – Багров, ну парфюмер наш, нам книги передал, устроили читальню.
– Хороший он человек?
– Парфюмер-то? Молчун. Но порядочный. Не то что покойник, грешно сказать.
– Вы о директоре?
– Нет! Демин этот, завсбытом. К работницам приставал.
– Приставал?
– Ох, нет. Не в том ракурсе. Ставил себя начальством! Рабочее замечание, говорит, делаю. Только замечание-то, тьфу! Грубость одна. Злоязычный! До слез девчонок доводил, придирался. Штрафы вводил. Я и жалобу писала. От союза мы ему даже бойкот объявили! К Але вязался. Померещилось, будто нагрубила ему. А
