конечно, она может и вернуться. Но я надеюсь, что нет. Если вернётся, значит, моё лечение не работает, – и она встаёт, тянет меня за собой.
Я похожа на марионетку, потому что послушно поднимаюсь.
Хриза ни разу не спотыкается, пока мы идём к двери. Достаёт ключи, пропускает меня вперёд. Лестница освещена так ярко, мне кажется, что контуры ступенек расплываются.
Тёплая ладонь Хризы лежит на моём плече.
Она ведёт меня к выходу – двойным стеклянным дверям. За ними уже не отделение. Другой мир. Реальный мир, наверное. Я уже не уверена.
Сначала я не узнаю Эду. Она сменила серую пижаму на джинсы и изумрудно-зелёный свитер. Под длинными рукавами не видно шрамов. У неё непривычно адекватный вид.
И она улыбается нам с сестрой.
– Психе, они тебя ко мне выпустили!
Хриза убирает ладонь с моего плеча, чтобы Эда могла заключить меня в объятья. Её свитер колется. И от неё почти не пахнет лекарствами.
– Прости, что сама тебе ничего не сказала. Я хотела, безумно хотела, но так боялась сглазить. Пришлось молчать. Знала бы ты, как это тяжело, просто ужас!
– Ага, – выдаю я.
– И это всё так неожиданно. Думала, я тут всю жизнь пробуду, а меня вдруг выпускают, – она смеётся, и это тоже звучит так нормально. – Даже не знаю, что буду делать!
Я смотрю на неё и не знаю, что сказать.
– Это так невежливо, – бурчит сестра из-за спины. – Ты портишь ей день выписки.
Но день Эды испортить невозможно. Она сияет.
– Не закисните тут без меня. Может, я опять сломаю себе пару пальцев или откушу что-нибудь. И вернусь, – она снова смеётся.
Хриза, я уже забыла, что она здесь, смеётся тоже.
– Надеюсь, что нет.
– Я тоже на это надеюсь.
Эда снова прижимает меня к себе ещё крепче. И, отстранившись, подхватывает свою спортивную сумку.
– Постарайтесь вылечиться и выйти ко мне. Представь, как здорово будет встретиться снаружи! И передавай сестре привет. И Нику, Принцу, Ольге, всем! – с этими словами она выходит в стеклянные двери.
Створки бесшумно закрываются, и я остаюсь одна.
Сестра и Хриза, всё ещё стоят за моей спиной, но всё равно – я одна.
– Эвелина, – зовёт меня наш врач. Та самая, которая только что, по сути, выгнала Эду наружу. – Пойдём назад.
И я иду за ней, потому что больше мне ничего не остаётся.
12
– Нам очень повезло, что мы прошли комиссию, – говорит Птичник. – А тебе, что не попала в Клетку.
Ему лишь бы запереть кого-нибудь.
– На этой неделе из корпуса не выходишь, – продолжает он.
То есть, никаких пробежек и даже прогулок. Целую неделю. Даже самые жестокие судьи таких приговоров не выносят.
– От этого я на самом деле сойду с ума, – жалуюсь я Нику.
Он как раз собирается наружу, побегать, пока не начался дождь. Но вместо сочувствия я слышу:
– Хватит ныть. Я торчал в Клетке и больше недели.
Провожаю его взглядом – до самой двери с окошком, показываю вслед язык и иду в палату к Принцу.
Ольга уже сидит там, расчёсывая ему волосы. Я устраиваюсь рядом и смотрю, как она аккуратно распутывает отросшие пряди, медленно водит расчёской. Скоро Птичник снова придёт сюда, чтобы его подстричь.
– Скажи, ты счастлива, что Эду выпустили? – вырывается у меня.
Ольга опускает расчёску и смотрит на меня.
– А должна быть?
Пожимаю плечами. Сестра тяжело вздыхает из угла.
– Я была бы счастлива, если бы ушёл Ник, – она кривится и особенно усердно начинает работать расчёской. – Но Эда иногда мне даже нравилась.
Мы с сестрой молчим.
– Я даже рада за неё, – продолжает Ольга. – Она свободна. Может заниматься, чем захочет, вернуться к своей семье, а не сидеть здесь взаперти, постоянно.
Надеюсь, она сказала это не специально.
Осталось пять дней заключения.
Я часто сижу на подоконнике – любимом месте Кита, и смотрю на улицу. Или торчу у двери с окошком, разглядывая лабиринт. Он стремительно желтеет, всё больше листьев падает на узкие дорожки.
Скоро осень. Если свериться с календарём, всего через несколько дней.
Птичник в палате Принца, вводит ему в вену очередное лекарство. Хриза стоит рядом, сжимая блокнот. Она замечает меня, подглядывающую через приоткрытую дверь, и улыбается.
Слышу, как на улице начинает шуметь дождь. Я хочу туда, хочу почувствовать его холод, пробежаться по мокрой траве, догнать Ника. Но мне нельзя. Нельзя, потому что Хриза с Птичником так решили.
– Какого чёрта? – говорю я вслух.
Хриза вопросительно вскидывает брови, но я уже ухожу в общую комнату.
Остаётся три дня заключения. Ольга нашла роман, который ещё не читала – что-то про путешественника по времени и юлу2, и постоянно сидит с ним в общей комнате. Она пыталась читать нам с сестрой вслух, но я запуталась уже после первой временной петли в сюжете.
Небо посерело. Дождь снаружи то прекращается, то снова начинает лить. Я смотрю в окно, за решётку, ещё дальше. Мир там существует. Должен существовать. Там Эда, одна вдалеке.
Надеюсь, что она скучает по нам. И в то же время понимаю, что не должна надеяться. Не должна вообще думать о ней. Мне стоит забыть Эду и Кита, запереть их в дальней комнате своей памяти, навсегда.
Сестра молча садится напротив и тоже выглядывает в окно.
Если бы кто-то мог увидеть нас обеих, оценил бы, как красиво, симметрично это выглядит.
Мне нужно пережить ещё два дня, когда всё обрывается.
Подобные вещи начинаются незаметно. Ты выпиваешь порцию таблеток за завтраком, открываешь рот, показывая Птичнику, что не пытаешься смухлевать. На улице снова начинается ливень. Отопление ещё не работает, поэтому в отделении холодно, и ты пытаешься согреться в душе.
Через десять минут под тёплой водой и паром, кожа становится красной, даже на сломанной руке. Вытирая отросшие волосы полотенцем, выходишь в коридор и обнаруживаешь, что осталась одна.
Нет, то, что ты одинока и всегда будешь такой, не нужно объяснять. Ты поняла это уже давно. Но сегодня тишина становится абсолютной.
Я оглядываюсь вокруг. Птичника нет на насесте – раз. В общей комнате пусто – два. Ольга куда-то ушла – три. Ник уже на улице – четыре. Дверь в палату Эды заперта, но какая разница, там всё равно никого нет, нет, и не будет, уже нельзя зайти туда и поговорить, разрушить окружившую меня тишину.
Дверь в палату Эды заперта – пять.
Во всём отделении остались только мы с Принцем. Но он
